Никта

Под утро Ивану приснился сон. В нём он купался в озере возле загородного домика, куда часто ездил в детстве с семьей. У берега вода едва доходила ему до груди, но поодаль дно уходило круто вниз. Поэтому папы запрещали ему отходить от берега и всегда бдительно наблюдали за ним. А Ивана смутно тянуло вдаль, к середине озера, где солнечные брызги кипятили синюю гладь. Будто бы случайно в перерыве между плесканиями он делал мелкие шажки в ту сторону. Обычно после пятого-шестого шага он слышал окрик и тут же послушно шёл обратно. Но во сне Иван всё шёл и шёл вперёд, и никто его не останавливал. Вода дошла до его подмышек, до шеи, до подбородка. Тело, подхваченное ею, стало очень лёгким, песчаное дно едва ощущалось под пятками. Иван испугался и уже хотел сам повернуть назад, но тут его внизу чья-то рука схватила его за щиколотку. Он вздрогнул и едва не упал. Из-под воды, отфыркиваясь, вылезла Марина, неизвестно как тут оказавшаяся.

— Ну, чего встал? — засмеялась она, явно наслаждаясь его ступором.

— Ты? — Иван неуверенно посмотрел назад. У озера были люди, много людей, но лиц ни у кого он разглядеть не смог.

— Давай, — Марина потянула его вперёд, туда, где глубоко. — Пойдём дальше!

— Нет, это опасно. Надо возвращаться.

— Ну и трусишка же ты! — она звонко засмеялась и откинула за спину мокрые волосы, которые тут же прилипли к её белым плечам. — Ладно, хочешь здесь — давай здесь.

— Ты о чём? — только успел спросить Иван, и тут она прижалась к нему, обвила руками шею и стала неистово целовать, буквально впиваясь в его губы своими. Ивана охватил пронзительный ужас.

— Маришка, не надо! Нас увидят… они увидят!

— Увидят, — прошептала она, и её тёплое дыхание защекотало ему нос. — Ну и пусть. Пусть видят. Это ничего. Это нормально.

Она снова накрыла его рот поцелуем, и Иван поддался нарастающей волне страсти, спиной чувствуя презрительные взгляды людей на берегу. Кто-то издал удивлённый возглас, кто-то громко фыркнул, кто-то закричал: «Какая мерзость!». Он узнал этот голос — то был его чопорный старший отец. Ивана охватил стыд, но прекратить поцелуй он был не в состоянии.

Проснулся он взмокшим, возбуждённым и совершенно несчастным. В следственном изоляторе было темно, но квадрат окошка высоко наверху поменял цвет с чёрного на глубокий синий — значит, рассвет был близок. Иван ворочался на койке, пытаясь заснуть снова, но это ему не удалось. В конце концов, он встал и принялся делать зарядку. Он занимался этим каждое утро, пока его не арестовали. Оказавшись в камере, Иван забросил это дело — было не до того; потрясение и отчаяние были слишком велики. Теперь же он свыкся со своим положением за недели допросов и разбирательств. Он приучил себя не думать слишком много сверх необходимого — в серые дни заключения и бесконечных допросов можно было легко сойти с ума, если не держать в узде чувства и размышления.

Настало утро. Надзирательница с седыми волосами, собранными в тугой пучок на затылке, втолкнула через узкую щель в камеру железный поднос с завтраком: крохотная яичница, два куска хлеба и крепко заваренный чёрный чай без молока и сахара. Потом заглянула внутрь через круглое окно из пуленепробиваемого стекла на двери и сухо спросила:

— Жалобы есть?

— Нет, — Иван привычно покачал головой.

— Посуду вернёте через десять минут.

— Понятно.

Женщина пошла дальше по коридору, толкая перед собой тележку с расставленными подносами. Иван, поднося ко рту хлеб с куском яичницы, услышал, как она спрашивает у обитателя соседней камеры: «Жалобы есть?». Иван видел через стекло, когда его водили на допросы, что там сидит худощавый человек в годах, у которого с подбородка на шею тянулся широкий застарелый шрам. Больше он о нём ничего не знал. Переговариваться вслух в следственном изоляторе не разрешалось, а конструкция камер исключала возможность перестукиваться.

Вскоре надзирательница вернулась, и Иван отдал через ту же щель поднос с пустой посудой. Женщина на ходу бросила его на тележку и исчезла из виду. Громкий металлический звон подноса ещё пару секунд звенел в ушах у Ивана.

«Наверное, если поднос случайно ударится о её бедро, я услышу такой же звук, — вяло подумал Иван, усаживаясь на койку. — Да, она сама тоже наверняка сделана вся из железа. Может, даже не дышит. Интересно, а жена у неё есть? Неужели по возвращении домой она так же подходит к ней и спрашивает: «Жалобы есть?». Хотя о чём я, какая ещё жена у ходячей железяки…».

Через час явилась конвоирша в форме. Иван, знакомый с правилами, встал, не дожидаясь открытия двери, и отвернулся к стене, держа руки за спиной. Конвоирша вошла и надела на него наручники.

— На допрос? — спросил Иван.

— Увидите.

Они прошли через длинный коридор, освещаемый зеленоватыми лампами и стали подниматься по лестнице вверх. Комнаты для допросов находились двумя этажами выше. Но когда Иван, поднявшись на два пролёта, машинально пошёл к двери входа на этаж, конвоирша резко толкнула его в спину:

— Куда?!