Джонсон последовал за Бердом, прошедшим в кухню, опять пригибаясь в проеме. Дом был чистым, но тесным. Комнаты были душными и забитыми, мебель громоздкой и слегка великоватой для такого пространства. Это не место преступления, насколько было известно, – один из криминалистов быстро все оглядел и не нашел следов крови или борьбы. Ружье, зарегистрированное на Дуэйна, было единственной очевидно исчезнувшей вещью. Одежда Дуэйна и Лиззи до сих пор висела в шкафах. Холодильник полон. В раковине лежала чья-то грязная тарелка, измазанная чем-то желтым – может, яичным желтком, твердой коркой засохшим на краю. Берд не заметил ничего подозрительного. Иногда в подобных делах в доме жертвы становилось жутковато, каждая потертость на деревянных полах или пятно на ковре казались неожиданно полными значения, вестниками неизбежной трагедии. Еще печальнее было видеть знаки, что жертва это предвидела: распакованный чемодан, припрятанный в шкафу, пачка купюр, укрытая в ящике, адрес приюта или визитка адвоката по разводам, втиснутые между страницами книги. В жизни избиваемой женщины не бывало дней опаснее, чем день, когда она пыталась уйти. В одном душераздирающем деле чемодан так и остался у двери, а его хозяйка лежала лицом вниз в нескольких футах от него. Она уронила его, когда он ее пристрелил.
У Лиззи Уэллетт не было чемодана, припрятанных наличных или дневника, где описывался план побега от многолетнего насилия. А Дуэйн не оставил после себя признания, прощальной записки или уличающего поиска в интернете, как добраться до Канады или Мексики. Но Берд считал, что дом все равно окажется полезным, пусть даже если только расскажет о людях, живших там, выдаст детали о Лиззи и Дуэйне, которые жители Коппер Фолз предпочли не озвучивать. Дженнифер Веллстуд была сговорчивее большинства, но даже она будто сдерживала негласную договоренность местных не говорить лишнего. Но этот дом с его дерьмовой разномастной мебелью, потертым ковром, полками без книг и сувениров, стенами, на которых не было ни одной фотографии, – все это рассказывало историю. Пара, может, и ложилась спать в одну кровать каждую ночь, но их общее пространство не имело признаков совместной жизни, «нас». Диван из искусственной кожи давно прогнулся в середине, где Дуэйн, должо быть, регулярно валялся один. Несколько пустых банок из-под пива стояли на столике с той стороны, с которой, по всей видимости, лучше было видно телевизор. Лиззи, конечно, могла бы сидеть в кресле, но оно выглядело сравнительно нетронутым, а перед ним валялись поношенные рабочие ботинки, на одном из которых порвался шнурок.
Он вышел из кухни и прошел в заднюю часть дома. Джонсон не отставал. Дверь справа вела в спальню: беспорядочную, с кучами грязной одежды на полу, источающими кислый запах. Берд отстановился и оглянулся на заместителя шерифа.
– А здесь? – спросил он. – Что-то изменилось?
– Не знаю. Я только заглядывал ненадолго, они меня в спальню не приглашали, – сказал Джонсон, озадаченно взглянув на Джонсона. – Но выглядит… нормально? По крайней мере для Дуэйна. Он неряха. Видели бы вы его машину.
– А Лиззи? Это бы ей не понравилось? – спросил Берд.
– Я вижу, к чему вы ведете, – сказал Джонсон, неловко переступая с ноги на ногу.
– И что же?
– Вы хотите знать, как все было между ними, ссорились ли они и все такое. Но я просто не знаю. Здешние люди не любят выставлять личную жизнь напоказ. Мои родители вообще всегда спускались в подвал, когда ссорились, потому что только там они могли кричать друг на друга, не беспокоясь, что их услышат соседи. Если у Дуэйна с Лиззи были проблемы, я их не замечал. Черт, да я вообще ее почти не видел. Она держалась в стороне от друзей Дуэйна, и нас это устраивало.
– Почему? – Джонсон удивленно моргнул, а Берд повторил вопрос: – Почему? Ваш друг был женат на ней десять лет. Вы никогда не хотели узнать ее получше? Или она вам просто не нравилась?
– Я… – Джонсон начал, но тут же затих. – Наверное, я не задумывался о причине. Не было какой-то одной. С Лиззи было просто… как было.
Берд отвернулся. В тот день он услышал это уже несколько раз: «было как было». Почему местные все еще относились к Эрлу Уэллетту с легким подозрением, когда он прожил здесь несколько десятилетий, имел свое дело, женился на местной женщине, стал отцом ребенка, выросшего вместе с их детьми?
В случае Лиззи – к худшему. Берд в этом не сомневался, даже столкнувшись с тенденцией общины помалкивать в сочетании с более обширным запретом плохо отзываться о мертвых. Люди обходили это в разговоре стороной, позволяя неприятностям тесниться недосказанными между строк.