Никто не уйдет живым

Комната ее пока что оставалась теплой – единственное утешение, доступное ей во время безумия за дверью этого пузырька из света и натянутых нервов, который она занимала и не могла покинуть.

Стефани заткнула уши берушами. Легла на бок, лицом к своей освещенной комнате. В последнее время она не раз думала, что достигла дна в своей жизни, и большей частью – в этом доме. Но каждый раз появлялись новые бездны несчастья, готовые ее поглотить. А теперь ее ждал еще и новый контакт с Вэл.

Она клялась себе, что не опустится еще ниже. Промокала глаза платком, пока они не закрылись, чтобы уснуть.

Тридцать шесть

Четыре женщины в длинных юбках сидели в саду на большом лоскутном покрывале. Они склонили головы, так что ей не было видно лиц. Их грязные волосы были забраны в пучки на макушках. Стефани подумала, не читают ли они. В центре покрывала стоял маленький деревянный ящик с фиолетовым бархатным занавесом.

Кто-то прислонил к дубу деревянную лестницу и расставил под нижней веткой четыре одинаковых деревянных стула.

Только усевшись на покрывало, Стефани поняла, что женщины плачут, закрыв лица тонкими бледными руками. Как же она не заметила раньше?

Перед каждой женщиной лежало по старой измятой книге; на обложках было написано что-то неразборчивое.

Заметив присутствие Стефани, одна из женщин отняла руки от лица, открыв нечто, похожее на череп в парике. Поверх различимых костей был натянут рябой пергамент кожи, а глазницы были пусты. Стефани хотела закричать, но ей не хватило дыхания. Женщина сказала:

– Что у меня с лицом?

Стефани недолго пробыла в саду, прежде чем обнаружила себя в темном проходе с влажными кирпичными стенами, по которому спешили женщины в длинных юбках. Когда туннель становился слишком тесным и непроходимым, женщины падали на четвереньки и откатывались вбок, в почерневшие каменные проемы рядом с полом. Дыры выглядели как дренажные стоки без решеток.

– Тебе сюда, – сказал голос у нее за спиной.

Она посмотрела вниз, на темное отверстие, не более чем маленький каменный альков в основании стены.

– Сюда? Я не могу. Мне не нравятся тесные места.

Стефани оглянулась. Позади никого не было. И пусть она была всего лишь маленькой девочкой, но, попытавшись протиснуться обратно через узкий проход к чему-то, похожему на дверь, утопленную в одной из стен, она застряла.

То, что казалось ей выходом, было лишь углублением в кирпичной стене. В нем стояло что-то, завернутое в полиэтилен.

– Который час? – спросило оно.

Стефани проснулась в тишине и холоде настолько лютом, что он обжигал ей лоб, единственную часть лица, не спрятанную под одеялом. Она выдернула затычки из ушей. В следующий миг ее ушные каналы заполнил ощутимый холодок воздуха.

Смазанные, полузабытые образы проваливались в небытие, и в конце концов она не смогла вспомнить о кошмаре почти ничего. Там были мокрые кирпичные стены… длинные юбки… лицо, ужасное лицо.

Стефани осмотрела стены и потолок своей комнаты и увидела зеркальные двери шкафа, маленький стеклянный столик, свои сумки, окно. Никакого движения не было. Она втянула холодный воздух. Никаких следов звериного мужского запаха.

«Слава богу».

За соседней дверью тоже тихо, как и в комнатах наверху. Но падение температуры подсказывало, что она не одна.

Потянув за собой одеяло, она села и бросила взгляд на свои дорожные часы: три утра. Ее мозг пытался сообразить, что делать, и отыскать знаки того, что происходит или собирается произойти.

«Они не могут тебе навредить» – это была единственная успокаивающая мысль, пришедшая к ней, хотя Стефани это казалось маловероятным.

«Девушка»: должно быть, в ее комнате одна из женских сущностей. «Может ли она меня видеть?»

Стефани с усилием сглотнула.

– Привет. – Ее голос был не более чем шепотом. Она повысила его. – Привет. Я знаю, что ты здесь. Я… Я чувствую тебя.

Тишина.

– Все в порядке. Обещаю. Его здесь нет. А я не буду кричать. Ты… Ты из России?

Тишина.

Ощущение, что за ней наблюдают, не утихало. А в ее глазах и ушах набухало странное напряжение, сродни предвкушению. Что-то пыталось привлечь ее внимание; не движением или звуком, но иным способом.

Другая часть ее, словно какой-то, никогда не использовавшийся орган чувств, казалось, трепетала в ответ на что-то, похожее на перемену в давлении воздуха. Стефани как будто стояла на краю ужасного обрыва или готовилась перейти под дождем улицу со скоростным движением. Неприятное стеснение в животе переместилось в область груди и мешало ей дышать. Как и раньше, ее настроение резко омрачилось, и она почувствовала себя такой же грустной и покинутой, как ребенок, потерявший родителя в толпе безразличных взрослых.

Она застряла в этом доме, и ее никогда не выпустят и не найдут. Никто не будет тревожиться настолько, чтобы отыскать ее. Это был ее конец, а также ее будущее, потому что дом не был подлинным финалом существования, только жизни.