Никто не уйдет живым

Она забарабанила ладонями в дверь:

– Я вызвала полицию. Полицию, ублюдок! Тронь ее еще раз, и пожалеешь. Сраная свинья!

Ее радость, что мужская сущность, кажется, подчинилась ее требованиям, была недолговечной. Потому что как только в комнате воцарилась тишина, тьму второго этажа начали заполнять другие звуки. Или другие голоса.

Холодный воздух вокруг нее бормотал, как радио, меняющее станции. Она последовала – всем своим существом – за одним из голосов в спокойную до того комнату по правой стене коридора, за запертой дверью которой голос превратился в глухое, однообразное повторение…

Которое звучало как чтение писания.

Стефани прижалась ухом к двери.

Голос по ту сторону вздымался и падал: из разборчивости в невнятность, с вершин истинного пыла в приглушенный, полурыдающий отчаянный тон. Она слышала голос пожилой женщины; женщины, которая быстро говорила:

– Никого не злословить… не сварливыми… всякую кротость ко всем… несмысленны, непокорны, заблудшие… похотей и различных удовольствий… в злобе и зависти, были гнусны… ненавидели друг друга… благодать и человеколюбие Спасителя нашего, Бога…

Из ванной донеслись обрывки монолога девушки из-под пола, разлились по площадке в конце коридора, словно и она теперь повысила голос, привлекая внимание Стефани:

– Как меня зовут?.. До того, как здесь… тогда. Некуда… туда, где другая… холод… меня зовут?

В соседней комнате девушка, которую избивали, отдалась слезам горя, казавшегося бездонным.

– Господи. – Стефани прикрыла нос и рот тыльной стороной ладони, защищаясь от запаха; ужасные миазмы в холодном воздухе поднялись по лестнице и миновали площадку второго этажа, прежде чем ударить ей в лицо. Ей вспомнились завернутые в голубенькое одеяльце мокрые бурые останки ручного кролика, которые она со своей подружкой Люсиндой выкопали в детстве из-под альпийской горки в саду Люсинды с благим намерением вернуть питомца к жизни.

Стефани развернулась и побежала к себе в комнату. Заперлась внутри и сползла на пол, прижавшись спиной к двери.

День шестой

Тридцать семь

Она не открывала глаз до половины одиннадцатого, а после сидела, сгорбившись, на кровати, в той же одежде, в которой спала, слишком усталая и слишком заторможенная, чтобы выйти в ванную и принять душ, или на кухню, вскипятить желтеющий пластиковый чайник и сделать чашку растворимого кофе. После волнений предыдущей ночи она проспала около трех часов, показавшихся тремя минутами. Последний отрезок сна прошел без сновидений, словно она вырубилась, ударившись головой.

Тяжелый ливень хлестал по стеклу с такой жестокостью, что она дрожала в ожидании выхода за стены дома, в холод, тускло освещенный восходящим солнцем сквозь облака цвета дыма от нефтяного пожара.

Ей нужно было в туалет. Но не будет ли в ванной их? Не остался ли кто-то из клиентов на ночь, или они заходили ненадолго? Пользовались ли они ванной? На третьем этаже был один туалет, но без душа. Может, они спускались на второй этаж, чтобы ополоснуться и смыть предательские запахи духов и резины презервативов? О боже, от этой мысли ее тошнило.

«Прекрати!»

Дрожащая, чувствующая себя неуютно в собственной коже, она подумала, что теперь, возможно, ее еще и знобит. Или у нее озноб от чего-то. Когда она пыталась изгнать воспоминание о холодном кольце тонких пальцев вокруг ее руки, ощущение прикосновения не отставало.

Как и в случае других вторжений, гостья хотя бы не задержалась в ее постели надолго. Пальцы разомкнулись почти сразу, как Стефани легла. Холод рассеялся, и жуткое напряжение исчезло из воздуха. Но не оставила ли соседка по кровати что-то после себя, внутри нее? Сон. Послание. Предупреждение.

Женская сущность, посещавшая ее комнату на втором этаже, до сих пор демонстрировала, что она обладает сознанием; что она знает о присутствии Стефани. Признаки разума, о котором Стефани не хотелось бы думать, потому что вдобавок к однообразной предсказуемости голосов под половицами, за стенами и дверьми, ее мучения прошлой ночью перешли на новый уровень – тот, что предполагал взаимодействие.

Даже когда она натянула шерстяной джемпер поверх толстовки с капюшоном, ее нервные окончания все еще гудели от дискомфорта, который Стефани ассоциировала с холодом. У нее трещала голова, непрерывно пульсируя неявной болью за глазом и лобной костью. Ее тело было безжизненным, конечности болтались. Даже когда она наконец собралась вылезти из постели, ей потребовалось огромное усилие, как будто мышцы все еще продолжали спать. Она не смогла бы проработать целый день, даже если бы ей предложили.

«Ты сломана».

Она мысленно приказала себе сварить кофе и умыться. Сумки уже были собраны. Выпив кофе, она позвонит в отель и забронирует комнату на сегодняшнюю ночь. А потом отправится в город.

* * *