Никто не уйдет живым

Неловко отставив одну руку и поддерживая ее запястье второй, Фергал вышел из комнаты, шмыгая на ходу.

И его уход вывел Стефани из ступора, и она заползла так далеко, как позволяла длина цепи, чтобы отыскать на ковре, схватить и забрать с собой длинный кусок зеркала, прежде чем вернуться на прежнюю свою позицию у изножья кровати.

Она просунула кусок стекла себе за спину, под кровать. И снова прислонилась к матрасу, задыхаясь и чуть не плача от облегчения, что насилие прекратилось.

Это было невероятно и невозможно, но Драч остался жив. Хотя он не сдвинулся оттуда, где лежал (наполовину в полости шкафа), но закашлялся и что-то пробормотал, прежде чем снова затихнуть.

Фергал, ухмыляясь, вернулся в комнату, с замотанной в мокрую туалетную бумагу рукой. Он смущенно улыбнулся Стефани, как будто в комнате не случилось ничего особенного, и сказал:

– Ой. – За этим последовала низкая и вымученная имитация смеха. – Наверно, у него головка болеть будет. Как думаешь? Хе-хе-хе.

Он пихнул затихшее и неподвижное тело Драча носком грязного ботинка:

– Я уж, честно говоря, и не вспомню, сколько ты, Драч, нарывался на головомойку.

В следующем, более естественном смешке слышалось злорадство. Отсмеявшись, он выплюнул длинную струю слюны и мокроты Драчу на спину, а потом потащил подельника в коридор – за ногу, по битому стеклу.

Фергал вернулся в комнату только для того, чтобы загнать самые крупные куски зеркала ногой под шкаф, подальше от Стефани. Пока он пинал стекло, она съеживалась от мысли, что он заглянет под кровать и найдет спрятанный ею осколок.

«Он забьет тебя ногами до смерти на том месте, где ты сидишь».

Но Фергал так и не подошел к кровати. А прежде чем выйти из комнаты, он улыбнулся ей:

– О, а ты не в курсе, та лавка у паба политиленом не торгует? Боюсь, придется тя закопать в саду под тем деревом, вместе с твоим парнем. Составишь ему компанию.

День девятый

Шестьдесят

Стефани проснулась ранним утром от того, что ей было сыро и неудобно; она лежала, скорчившись в позе эмбриона, на полу возле кровати. Она вздрогнула, чувствуя себя неуютно в собственной коже, и поняла, что во сне у нее начались месячные.

Она видела сон, но в памяти от него не осталось ничего, кроме выцветающего и с трудом припоминаемого ощущения, что кто-то стоял в одиночестве в широком, ровном поле с маленькими зелеными всходами. И она проснулась, повторяя: «Нет, нет, нет, нет, я не…» Но очередной смутный и сюрреалистический сон был сейчас последним, о чем ей стоило беспокоиться.

Она быстро почувствовала, как ослабла от голода, ее желудок жгло и сводило судорогой; за три дня она съела только половину дрянного бургера, притащенного Драчом. По крайней мере, Фергал дал ей воды, после того, как вернулся в дом из вылазки за «политиленом». Нашел ли он, что искал, она не представляла. Но вернувшись, он не убил ее, так что, возможно, поиски рулона пленки, в которую завернут ее тело, успехом не увенчались. Вместо жестокой смерти он принес ей воду. Воду из-под крана, в пыльном мерном стаканчике, выкопанном, видимо, из ящика на кухне.

Стефани выпила всю воду – примерно пинту – за несколько минут после ухода Фергала, а чуть позже помочилась в сотейник, незадолго до того, как уснула, свернувшись вокруг осколка разбитого зеркала. Запах ее мочи висел над изножьем кровати, пока она проваливалась из реальности в утомленный, неутешительный сон.

После того как Стефани проснулась, в те часы, когда ей пришлось сидеть одной и размышлять, она соорудила из чулка, который некогда принадлежал Маргарите и который она смогла вытащить из центра кровати, рукоять. Она сделала ее, намотав тонкий чулок – от носка до верхней резинки – на осколок, чтобы не порезать руку о края длинного куска стекла, когда ей представится возможность пырнуть Фергала.

Она думала ударить Фергала стеклянным ножом, когда он принес воду, но Фергал близко к ней не подошел и надолго не задержался. Просто поставил стаканчик на пол и сказал: «Ням, ням». Потом проверил браслет на перекладине кровати и покинул комнату, не говоря больше ни слова. Ей нужно было, чтобы он подошел ближе.

Она должна была ранить его, когда он придет в следующий раз, и прежде чем уснуть, Стефани приложила значительные усилия, чтобы вспомнить, что ей говорили в школе о расположении главных артерий в теле человека. Она должна была найти одну из них под его бледной кожей там, где она оголялась – на шее или запястье. Стефани сомневалась, что может нанести смертельный удар куском зеркала, и он, скорее всего, сломался бы о грязную коричневую куртку Фергала, если бы она промахнулась, но ей хотелось причинить ему боль прежде, чем он убьет ее. Эта идея была теперь не только источником утешения, но единственной ее целью. Она порождала неприятное возбуждение, словно новый аспект характера Стефани, обнаруживший себя на первом этаже и когда Драча избивали на полу, снова пытался овладеть ей.