Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 1)

Несмотря на холодный прием, оказанный братьями, полковник Ньюком — долг превыше всего! — по-прежнему желал и надеялся сдружиться с дамами из семейства Ньюком. И поскольку времени у него, как уже говорилось, было вдоволь, а жил он неподалеку от братьев, то супруги их, когда находились в Лондоне, часто видели у себя старшего из Ньюкомов. Но стоило нашему добряку дважды или трижды наведаться к невестке на Брайенстоун-сквер, — разумеется же, с гостинцем для одной племянницы и с книжкой для другой, — как миссис Ньюком с обычным своим добродетельным видом дала ему понять, что долг столичной матроны, обязанной думать не только о многочисленных домашних делах, но и о своем духовном развитии, не позволяет ей проводить утро в праздной болтовне; и осталась, разумеется, очень довольна собой, сделав ему подобное внушение.

— Учиться, по-моему никогда не поздно! — объявила она и мысленно возблагодарила господа — вернее, поздравила его с тем, что он сотворил столь добродетельное и смиренное создание. — Когда приходит профессор Штрог, я усаживаюсь с детьми учиться немецкому и спрягаю глаголы вместе с Марией и Томми.

С такими любезными и милыми речами она буквально выпроводила деверя за дверь, и честный джентльмен покорно удалился, в смущении размышляя о том гостеприимстве, к какому привык на Востоке, где двери любого из друзей всегда были открыты для него и у каждого из соседей нашлось бы время принять Томаса Ньюкома.

Когда сыновья Хобсона Ньюкома приехали домой на каникулы, заботливый дядя надумал поводить их на разные столичные зрелища, но и тут вмешалась Добродетель и наложила запрет на это развлечение.

— Я очень вам признательна, дорогой полковник, — вещала Добродетель. — Вы, право же, добрейший, нежнейший и бескорыстнейший из смертных, и так балуете детей, но воспитание моих мальчиков преследует совсем иную цель, чем воспитание вашего. Простите меня, но, по-моему, благоразумней даже, чтобы они не слишком часто встречались. Моим детям не очень подходит общество Клайва.

— Помилуй бог, Мария! — воскликнул полковник, вскочив с места. — Неужели вы хотите сказать, что общество моего сына может быть для кого-нибудь вредным?!

Мария залилась краской: она сказала не больше того, что думала, но больше, чем хотела сказать.

— Как же вы вспыльчивы, милейший полковник! И как вы, индийские джентльмены, легко гневаетесь на нас, бедных женщин! Ваш мальчик много старше моих; он водится с художниками, со всякими странными эксцентричными личностями. Воспитание наших детей преследует совсем разные щели. Хобсон будет служить в банке, как отец, а душечка Сэмюел, надеюсь, станет священником. Я же говорила вам, какие у меня планы относительно мальчиков. Но с вашей стороны было очень МЕЛО подумать о них — очень благородно и мило.

— Ну и чудак же этот наш набоб, — говорил Хобсон Ньюком своему племяннику Барнсу, — горд, как Люцифер, чуть что — сразу в обиде. Вот хоть намедни — ушел рассерженный из-за того, что твоя тетка не позволила ему повезти мальчиков в театр. Не любит она, чтоб они ходили на представления. И матушка моя не любила. Такая уж у тебя тетка, понимаешь ли, беспрестанно печется о благочестии.

— Что и говорить, сэр, тетушка вечно занята этим, — с поклоном ответил Барнс.

— А тут еще он обиделся за своего сына — мол, оскорбили его! Мне прежде нравился этот мальчик. Хороший был парень, пока отец не приехал, одно слово — весельчак!

— Признаться, я мало знал мистера Клайва в этот любопытный период его жизни, — заметил Барнс.

— Но с тех пор, как малый вбил себе в голову стать художником, — продолжал дядюшка, — его не узнать. Ну видел ты когда такую публику, как давеча у полковника? Какие-то грязные бородачи в бархатных куртках!.. Скоморохи, да и только! И наш юный Клайв решил записаться в художники!..

— Весьма полезно для семьи: будет бесплатно писать наши портреты. Я всегда говорил, что он премилый мальчик. — И Барнс усмехнулся.

— Скажи лучше — премилый балбес, — прорычал старший. — И отчего братец не пристроит его к какому-нибудь порядочному делу, черт возьми?! Я это не от гордости. Я ведь не какой-нибудь графский вятек, ты уж прости меня, Барнс.

— Что вы, помилуйте, сэр. Не моя вина, что мой дедушка был джентльменом, — отвечал Барнс с обворожительной улыбкой.

Дядюшка расхохотался.

— Словом, плевать мне, кто ты там есть, был бы лишь добрый малый. Но художник, это уж слишком, черт возьми!.. Не занятие это для приличного человека!.. Не могу себе представить, чтобы член нашей семьи выставлял картины на продажу. Не по нутру мне это, Барнс.

— Тсс!.. Вот идет его высокочтимый друг, мистер Пенденнис, — шепнул Барнс, а дядюшка прорычал:

— Чтоб они все погорели — щелкоперы, артисты — вся их шатия-братия! — и отвернулся.

Барнс томно помахал Пенденнису тремя пальцами, а когда дядя с племянником покинули читальню нашего клуба, маленький Том Ивз подошел к автору сей хроники и слово в слово пересказал ему их беседу.