Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 1)

— Отвалить пять фунтов, чтобы поглядеть на эту женщину?! Да я отвел бы вас за кулисы (мистер Мосс говорил "кудисы") и показал ее вам зададом.

Водил он его туда или нет, мы не знаем. И хоть мы не имеем в виду ничего дурного, ибо многие туда ходили, да и что может быть ужасней этих набеленных, нарумяненных пожилых женщин, дрожащих у кулис, — все же мы лучше опустим занавес над этим периодом жизни Клайва Ньюкома.

Нам гораздо приятнее видеть доброе немолодое лицо полковника и рядом — нежное разрумянившееся личико его юной спутницы, когда на закате они вместе возвращаются домой; сзади едут грумы и тихо беседуют о лошадях — мужчины способны говорить о них без конца. А Этель хочет услышать про битвы, про светильники влюбленных, о которых она читала в "Лалла-Рук". Вы когда-нибудь видели, дядюшка, как они ночью плывут вниз по Гангу? Про индийских вдов. Сами вы хоть раз видели, как их сжигают? Слышали их крики своими ушами? Может быть, он расскажет ей про маменьку Клайва — как, должно быть, она любила дядю Ньюкома! Только Этель почему-то ужасно не нравится, что ее звали миссис Кейси. Он, наверно, очень любил ее, хоть и редко о ней говорит. И, конечно же, она совсем не походила на ту милую смешную старушку мисс Ханимен, что живет в Брайтоне. А кто эта дама, француженка, которую дядюшка знал давным-давно и которую Этель, по его словам, часто ему напоминает? Так вот почему он так хорошо говорит по-французски и помнит наизусть целые страницы из Расина: наверно, его научила эта француженка! А в "Обители", оказывается, ему жилось не очень-то хорошо, хоть дедушка и был добрейшей души человек; однажды дядя вывернул папу из колясочки — он вообще плохо себя вел — и в наказание был отправлен в Индию. И все-таки не мог он вести себя так уж плохо, думает Этель, глядя на него своими правдивыми глазами. Вот на прошлой неделе папенька возил дядю представляться ко двору, так он в своем поношенном сером мундире с серебряными нашивками выглядел куда внушительней сэра Брайена в его новеньком мундире помощника наместника графства.

— На будущий год, — сказала Этель, — когда меня будут представлять ко двору, сэр, вы тоже обязательно приходите. Обязательно, слышите!

— Я даже закажу для этого новый мундир, Этель, — ответил ее дядя.

Девушка рассмеялась.

— А знаете, дядюшка, когда крошка Эгберт взял в руки вашу саблю и спросил, сколько человек вы ею убили, у меня тот же вопрос вертелся на языке. А когда вы ездили ко двору, я думала, его величество возведет вас в рыцари. Но возвели не вас, а маминого аптекаря, сэра Дэнби Джилкса, этого противного маленького человечка, и мне что-то уже расхотелось, чтобы вы были сэром.

— Его-то, я надеюсь, Эгберт не спросит, сколько человек он убил, — засмеялся полковник, но тут же, решив, что слишком зло подшутил над сэром Дэнби и его собратьями, рассказал множество известных ему историй к чести и славе эскулапов. Про судового лекаря, который мужественно боролся за жизнь команды, когда на корабле, плывущем в Индию, вспыхнула лихорадка, и сам, заразившись, умер, но успел оставить указания, как ухаживать за больными. А сколько отваги выказывали врачи во время холеры в Индии; как храбро вели себя иные из них рядом с ним на поле боя: спасали раненых под ураганным огнем и лезли в самое пекло, не уступая бесстрашнейшим из солдат. Тут Этель сказала, что дядюшка вечно расхваливает чужую храбрость, а про свою не говорит ни слова.

— Уж на что противный этот сэр Томас де Бутс, — продолжала она, — хохочет во все горло, весь багровеет и отпускает дамам убийственные комплименты. Но я готова все ему простить за то, что он с похвалой отзывался о вас, дядюшка, когда прошлый год приезжал с Барнсом к нам в Ньюком на Рождество. А вас почему не было? Мы с мамой навестили вашу старую няню. Она оказалась очень милой старушкой.

Так они болтали, возвращаясь домой тихим летним вечером. Мама уехала куда-то обедать, и на столе лежали еще три приглашения на следующие дни.

— Ах, скорей бы уж будущий год! — говорила мисс Этель.

Сколько блистательных сезонов, сколько великолепных балов будет в жизни этого пылкого, исполненного надежд существа, но даже в пору наивысшего триумфа, окруженная льстецами, покорными обожателями и поверженными соперницами, она, без сомненья, не раз вспомнит тихое лето в канун своего вступления в свет и доброго старого друга, чья рука поддерживала ее, когда она была еще девочкой.