Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 1)

Поначалу миссис Маккензи встретила ее весьма сурово и заносчиво, но, услышав ее игру, успокоилась и даже восхитилась. Ведь мосье Попурри брал гинею за неполный час, а мисс Канн с благодарностью принимала пять шиллингов за полтора, и разница, набегавшая за двадцать уроков, оплачиваемых милым дядей Джеймсом, шла в карман миссис Маккензи, чтобы со временем появиться на ее соблазнительных плечиках и головке — то в виде прелестного шелкового платья, то ослепительной парижской шляпки, в которых, по словам капитана Гоби, ей нельзя было, право же, дать и двадцати.

По дороге домой гувернантка частенько заглядывала в мастерскую Клайва на Шарлотт-стрит, где, каждый за своим мольбертом, трудились ее мальчики, как она называла Джей Джея и Клайва. Все, что рассказывала мисс Канн про вдову и ее дочь, Клайв со смехом пересказывал нам, подтрунивавшим над ним по поводу той и другой. Оказалось, что миссис Маккензи не такой уж сахар. Когда Рози ошибалась в игре, мать налетала на нее с громкой бранью, а порой и поколачивала бедняжку по спине. Она заставляла Рози носить тесную обувь и с силой втискивала ее ногу в туфлю, если та была ей мала. И хоть я краснею за нескромность мисс Канн, но, ей-богу, она рассказывала Джей Джею, будто мать велит девочке так туго затягиваться, что бедняжка еле дышит. Рози не сопротивлялась — она всегда уступала; и, когда стихала брань и высыхали слезы, она спускалась вниз, сияя предназначенной для наших джентльменов улыбкой — такой очаровательной, счастливой и бесхитростной, — и рука маменьки обвивала ее талию.

Кроме шотландских песен, певшихся без аккомпанемента, она еще премило исполняла разные баллады, подыгрывая себе на фортепьяно, а маменька ее при этом непременно плакала.

— До слез она меня трогает своим пением, мистер Ньюком, — говорила мать. — Дитя еще не ведало печали! Дай-то бог, дай-то бог, чтобы она была счастлива!.. Но что будет со мной, когда я лишусь ее?!

— Лишившись Рози, вы займетесь Джози, моя дорогая, — говорит с дивана зубоскал Бинни, который, видимо, разгадал вдовушкин маневр.

Вдова смеется искренним смехом. Прикрыв рот платочком, она глядит на брата своими лукавыми глазками.

— Ах, мой дорогой Джеймс, вы не представляете себе материнских чувств, — заявляет она.

— Почему же, отчасти представляю, — отвечает Джеймс. — Спой-ка ту милую французскую песенку, Рози.

А как трогательно миссис Маккензи заботилась о Клайве. Когда в дом приходили его друзья, она отводила их в сторонку и нахваливала им Клайва. Ну, а полковника она просто боготворила. В жизни не встречала она такого человека и не видела подобных манер. У епископа Тобагского обхождение было уж на что приятное и руки, право же, такие красивые и мягкие, а все не лучше, чем у полковника Ньюкома.

— Поглядите, какая у него нога! Ему были бы впору мои туфли! — И она выставляла свою хорошенькую ножку и мгновенно прятала ее с кокетливым взглядом, долженствовавшим означать смущение. — Когда мы стояли на острове Ковентри, сэр Перегрин Дэнди, сменивший бедного сэра Родона Кроули, — на прошлой неделе я читала в газете, что его милого мальчика произвели в подполковники гвардии, — так вот сэр Перегрин, который был одним из ближайших друзей принца Уэльского, всегда славился своими изысканными манерами и осанкой. Очень благородный и величественный был господин, но с полковником, по-моему, ему не сравниться. Конечно же, нет! Не правда ли, мистер Ханимен? Какую восхитительную проповедь вы прочли нам в прошлое воскресенье! Могу поручиться, что уж две-то пары глаз в церкви не остались сухими. Плакали другие или нет, я не видела, потому что сама рыдала. Ах, если б у нас в Массельборо был такой проповедник! Правда, сама я выросла в пресвитерианской вере, но, много странствуя по свету с моим дражайшим супругом, я полюбила его религию. Дома мы, конечно, слушаем проповеди доктора Макблея, только он такой нудный! По четыре часа кряду витийствует каждое воскресенье — утром и в обед. Бедняжка Рози, так та прямо умирала. Узнали вы ее голосок у себя в церкви? Милая детка без ума от церковного пения. Ведь ты без ума от него, не так ли Рози?

Если Рози и была без ума от церковного пения, то Ханимен был без ума от певицы и ее маменьки. Откинув со лба свои светлые волосы, он садится к фортепьяно и, аккомпанируя себе, тихонько напевает мелодию одного из гимнов, закатывая глаза, с таким видом, будто вот-вот взлетит с вращающегося табурета и вознесется под потолок.

— Воистину ангельское пение! — восклицает вдова. — Право, в нем так и чудится запах ладана и гром органа в монреальском соборе. Рози, та не помнит Монреаля. Она была совсем-совсем крошка. Она родилась, когда мы плыли туда, и ее крестили на пароходе. Помните, Гоби?