Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 1)

Пыталась, нет ли наша прекрасная дама завлечь в свои сети полковника Ньюкома, о том мы не располагаем достоверными сведениями. Но думается, он хранил в сердце другой образ, и ухищрения этой Цирцеи имели не больше успеха, нежели чары двух десятков других колдовавших над ним волшебниц. Если она и делала такие попытки, то тщетно. Она была женщина весьма проницательная, и когда в том оказывалась нужда, умела быть вполне откровенной.

— Я не сомневаюсь, — говорила она мне, — что у полковника Ньюкома было когда-то большое увлечение, и сердце его занято. Женщина, которую он любил, должна была быть очень счастливой, только, по-моему, она не ценила своего счастья, а может, ей не пришлось им насладиться, — словом, что-то там было. У иных людей на лицах написано, что они пережили трагедию. Помню, стояли мы на острове Ковентри, так был там один капеллан, мистер Белл его звали, добрейшей души человек; была у него жена-красавица, да только рано умерла. Я как увидела его, сказала себе: "У этого человека наверняка было в жизни большое горе. Ручаюсь, что он оставил в Англии свое сердце". Вы, писатели, мистер Пенденнис, сами хорошо знаете, что настоящая история жизни зачастую только начинается после окончания вашей книги. Мой третий том кончился, когда мне было шестнадцать лет и я вышла замуж за своего бедного муженька. — Вы ведь не думаете, что тут пришел конец нашим злоключениям и для нас наступило безоблачное счастье? А теперь я живу для моих милых крошек. Лишь бы получше пристроить их в жизни, больше мне ничего не нужно. Братец Джеймс так великодушен к нам. Я ведь ему только сводная сестра, я была грудным младенцем, когда он уехал из дому. У них были нелады с капитаном Маккензи — мой бедный муженек отличался легкомыслием и упрямством и, признаться, не был прав в этой ссоре. Брат не мог ужиться с бедной нашей матушкой: уж очень они разные люди. Я давно мечтала, сознаюсь вам, приехать и взять на себя заботы о его доме. У него собираются люди талантливые, вроде мистера Уорингтона, и — не буду называть имен и говорить комплименты такому знатоку человеческой природы, как автор "Уолтера Лорэна", — словом, дом этот в сто крат приятней массельборосского и для меня и для милочки Рози, которая томилась и чахла среди домочадцев моей бедной матушки. Только в комнате своей маменьки она немного отходила душой, милая крошка! Ведь она — сама нежность. Этого, может, и не видно, но девочка удивительно умеет ценить ум и всякого рода дарования и таланты. Она прячет свои чувства от всех, кроме своей любящей старенькой маменьки. Давеча вхожу в нашу комнату и вижу — она плачет. Мне невыносима самая мысль, что ее что-то мучает, и я не в силах видеть, когда ее глазки краснеют от слез. Я целую ее и спрашиваю, не захворала ли она, — она ведь такой нежный цветок, мистер Пенденнис! Бог знает, чего мне стоило вынянчить ее! А она кладет мне головку на плечо и улыбается и такая, знаете, хорошенькая!.. "Ах, мамочка, я не могла сдержаться, — говорит милое дитя. — Я плакала над "Уолтером Лорэном!" (В гостиную входит Рози.) Ах, Рози, душечка, а я вот тут рассказываю мистеру Пенденнису, как ты вчера дурно себя; вела — читала книжку, которую я не велела тебе брать в руки. Это — гадкая книжка, дитя мое, в ней, правда, много-много горьких истин, но она слишком мизантропична; (правильно я говорю? Я ведь простая солдатка и наукам, знаете, не обучена), уж очень она мрачная! Пусть ее хвалят критики и разные умные люди, мы, бедные, неискушенные провинциалы, ее не одобряем. Спой-ка ту песенку, любовь моя, — и она осыпает Рози поцелуями, — ту прелестную вещицу, что так нравится мистеру Пенденнису.

— Я с удовольствием спою все, что нравится мистеру Пенденнису, — отвечает Рози, и в глазках ее сияет чистосердечие. Она садится к фортепьяно и начинает выводить "Batti, batti…" своим милым, юным и невинным голоском.