Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 1)

За сим следуют новые поцелуи. Маменька вне себя от восторга. А как хороши они рядом — мать и дочь, — точно две лилии на одном стебле. И тут-то возникла идея устроить прием в Темпле — завтрак, как говорилось выше, от Дика, десерт от Партингтона, ложки-вилки Сибрайта, его же мальчишка в помощь нашим, и сам Сиб пусть придет… А лучше — устроим прямо у Сиба: у него и комнаты больше и обставлены приличнее, есть фортепьяно и гитара, — все эти мысли ослепительной вереницей пронеслись в мозгу восхищенного Пенденниса. А как обрадовались дамы нашему приглашению! Миссис Маккензи хлопает в ладоши и бросается вновь лобызать Рози. Если считать поцелуи доказательством любви, то миссис Мак, бесспорно, лучшая из матерей. Могу сказать без ложной скромности, что наше маленькое пиршество удалось на славу. Шампанское было в меру заморожено. Дамы не заметили, что помогавшая нам по хозяйству миссис Фланаган еще с утра была пьяна. Пэрси Сибрайт премило и с большим чувством пел разные песни на разных языках. Мисс Рози, я уверен, он показался одним из обворожительнейших молодых людей в Лондоне, что не противоречило истине. Под прекрасный аккомпанемент матери Рози исполнила свои любимые песенки (репертуар ее, кстати, был невелик, по-моему, пять названий, не больше). Затем стол отодвинули (на нем, словно в такт музыке, долго еще вздрагивало на тарелочках желе), Пэрси заиграл вальс, и две пары вихрем закружились по маленькой комнате. Что же удивительного, что двор внизу заполнился зеваками, книгочий Пэйли пришел в ярость, а миссис Фланаган в непомерное веселье. О, золотые времена! Старые полутемные комнаты, озаренные сиянием юности, веселые песни, милые лица, — как приятно вспомнить вас! Иные из тех ясных глаз погасли, иные из тех улыбчивых уст смолкли, а иные по-прежнему ласковы, но стали куда печальней, чем были когда-то. Так память о прошлом рождается на миг, чтобы снова исчезнуть в пепле былого. Милый наш полковник с удовольствием слушал эти песенки, отбивая такт и покуривая сигару, которую вдова самолично зажгла ему своими прелестными пальчиками. Ему одному разрешили курить на нашем пиршестве — даже Джорджу Уорингтону не позволили зажечь его пенковую трубку, хотя развеселая вдовушка и объявила, что за время своей жизни в Вест-Индии привыкла к табачному дыму, что, наверно, было правдой. Наша пирушка затянулась дотемна; затем слуга мистера Бинни привел от Сент-Клемента самый чистенький кеб, и мы, разумеется, в полном составе, проводили дам до экипажа. И, верно, не один молодой адвокат, возвращаясь в тот вечер домой из своего скучного клуба, позавидовал нам в том, что у нас были в гостях две такие красавицы.

Холостяк священник не пожелал отстать от судейских, и за пирушкой в Темпле последовал прием у Ханимена, — тот, надо признаться, устроил все куда более пышно, поскольку угощение было заказано у Гантера. Окажись он в роли маменьки, дававшей завтрак в честь свадьбы своей душечки Рози, он и то не обставил бы все лучше и изысканней. Наш пиршественный стол украшало лишь два букета, у Ханимена их было — четыре, да еще большой ананас в придачу, который, наверно, стоил хозяину гинеи три-четыре и был искусно нарезан Пэрси Сибрайтом. Рози нашла, что ананас дивный.

— Она уже не помнит ананасов Вест-Индии, моя душечка! — воскликнула миссис Маккензи и тут же рассказала несколько увлекательных историй о банкетах, на которых присутствовала в колониях у тамошних губернаторов.

После трапезы хозяин предложил нам поразвлечься музыкой; о танцах, конечно, не могло быть и речи.

— Они, — сказал Ханимен с легким стоном, — не вяжутся с моим саном. К тому же, знаете ли, вы находитесь в келье, а посему должны довольствоваться пищей отшельника, — закончил он, обводя взглядом свой стол.

А пища сия, как сказано, была преотменная. Только вино плоховато, на чем мы дружно сошлись с Джорджем и Сибом, почему и льстили себя мыслью, что наш пир в общем удался больше пасторского. Особенно скверно обстояло дело с шампанским, так что Уорингтон даже поделился этим наблюдением с соседом — чернявым джентльменом, украшенным эспаньолкой и множеством великолепных колец и цепочек.