Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 1)

— Это Клайв… облил вас вином, — произнес Томас Ньюком. — Мальчишка вчера слишком много выпил, так что не владел ни головой, ни руками. Я отчитал его нынче утром, и он пришел просить у вас прощения за свою неловкость. И коль скоро вы тоже не помните, что с вами было, надеюсь, вы и ему простите. Подайте ему руку и примите его извинения.

— Извинения?! О чем речь?! — вскричал Барнс, протягивая Клайву два пальца, но глядя при этом только на полковника. — Да я решительно ничего не помню. Мы что, поссорились, что ли? Стаканы побили? Так выкинуть их и дело с концом, — все равно ведь не склеишь.

Тут полковник с серьезностью заметил, что, слава богу, вчерашняя неприятность не имела худших последствий. Когда злосчастный обидчик хотел было задать кузену несколько бестактных вопросов и пуститься в объяснения, отец дернул его за фалду и заставил умолкнуть.

— На днях, мой мальчик, — сказал он, — ты видел пьяного старика и был свидетелем того, как этот несчастный унизил и опозорил себя. Теперь ты на себе испытал, до чего доводит вино. Надеюсь, ты навсегда запомнишь этот случай, и он послужит тебе уроком. За последние сорок лет никто не видел меня пьяным, и я хочу, чтоб вы, молодью люди, послушались совета старого солдата, у которого слово не расходится с делом, — остерегайтесь бутылки!

Добрейший полковник не оставил этой темы и после того, как они распрощались с Барнсом. Он рассказал сыну десятки историй о том, как из-за вина происходили ссоры и дуэли, коим он был очевидцем; как люди, перепившись, обижали друг друга, и произнесенные накануне неразумные речи приводили наутро к кровопролитию; о том, сколько женщин стало на его глазах вдовами, а детей сиротами из-за слов, сказанных сгоряча, на глупой попойке; что истинное понятие о чести побуждает честно признаться в своей ошибке, а подлинное мужество состоит в том, чтобы не поддаться искушению. В советах этого скромного человека была настоящая мудрость, которую обретает лишь ум кроткий и благоговейный, сердце чистое и великодушное; он нисколько не заботился о производимом впечатлении, а говорил, что чувствовал. Обо всем, что его занимало и трогало, полковник высказывался определенно и решительно, и эти наивные суждения о книгах, людях и их поступках частенько забавляли его сына Клайва и верного его друга мистера Бинни, человека более начитанного и умного. Мистер Клайв, наделенный от природы тонким чувством юмора, редко удерживался от того, чтобы добродушно не подтрунить над несложной философией своего батюшки. Что касается остроты ума, тут, пожалуй, преимущество изначально было на стороне младшего. И все же Клайв неизменно испытывал умиление перед добротой своего отца; он искренне восхищался душевными свойствами, никогда тому не изменявшими и послужившими обоим великой опорой и утешением в их дальнейших житейских невзгодах. Beati illi! [42] A вы, светский господин, пробегающий усталым оком эту страницу, — дай вам бог, чтобы ваши дети питали к вам подобные чувства! Тебе же, благородный мой мальчик, внимательно читающий эти строки, от души желаю иметь в юности такого же доброго и надежного старшего друга и вспоминать о нем до старости с гордостью и любовью.

Недель через пять после формального примирения Клайва с кузеном почти все семейство сэра Брайена Ньюкома собралось поутру в столовой, где они обычно завтракали в восемь часов, если только накануне наш сановник не задерживался слишком поздно в палате общин. Брайтонский воздух за месяц укрепил здоровье крошки Элфреда, и леди Анна с детьми воротилась в Лондон. Был четверг — день, когда на столе у баронета, как мы уже говорили, появлялись сразу "Ньюком индепендент" и "Ньюком сентинел". Зазвонил колокольчик, и со всего дома стали стекаться домочадцы; из полуподвала поднялись лакеи и горничные, с верхнего этажа спустились дети, няньки и гувернантки, и все вереницей потянулись в столовую.