Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 1)

Не думайте, я не собираюсь смеяться над тем, ради чего сходится весь дом, когда часы отбивают восемь. Чайники шипят, на столе сияет серебро; отец семейства встает со стула и в продолжении двух-трех минут размеренным голосом читает вслух по книге с золотым тиснением на переплете. Почтительно, стоя в благоговейных позах вокруг стола, внимают ему старшие, а младшие у колен матери тоненькими голосками подхватывают заключительные слова; чуть поодаль молится гувернантка; рослые лакеи и горничные стоят на коленях у стульев; по другую сторону буфета творят молитву старшие слуги; кормилица ходит по комнате, укачивая на руках порученного ее заботам несмышленыша. Нет, я отнюдь не намерен смеяться над церемонией, для которой сходятся сюда эти люди, — скорей я дивлюсь остальному дню и всему тому, что его наполняет. Едва смолкают слова молитвы и захлопывается книга с золотом на переплете, мирское вступает в свои права и завладевает помыслами всех домочадцев на оставшиеся двадцать три часа и пятьдесят семь минут. Орава слуг встает с колен и спускается в свой полуподвал, откуда, если нынче праздник, эти долговязые молодцы появляются вновь, сменив свои серые одежды на желтые кафтаны с позументом, розовые панталоны, небесно-голубые жилеты и туфли с пряжками, обильно посыпав волосы мукой, подвесив на спину черные шелковые мешочки и нацепив на себя невесть еще какие нелепые знаки своего рабства и глупого пристрастия к пышности. Даже слова, с которыми они обращаются к тем, кого мы величаем их господами, под стать этому глупейшему маскараду. Об этом племени, обитающем в полуподвале нашего дома, мы знаем не больше, чем о братьях и сестрах из Тимбукту, к коим иные из нас посылают миссионеров. Случись вам встретить кого-нибудь из своих слуг на улице (я позволю себе на мгновение почтительнейше предположить, что читатель мой человек сановитый и дом его поставлен на широкую ногу), и вы даже не признаете их в лицо. Вы можете полстолетия прожить с ними под одной крышей и не знать о них ровным счетом ничего. Если они заболеют, вы не придете их навестить, хотя, конечно, пошлете к ним лекаря и позаботитесь, чтобы у них было все необходимое, — вы ведь человек незлой и ничем не хуже своих ближних. А если вы и явитесь на кухню или спуститесь выпить чаю в людской, то из этого будет мало проку: вы лишь стесните тамошних обитателей. Иначе и быть не может. Вас мало что связывает с этими братьями во Христе, только что произнесшими "аминь". Вы и понятия не имеете, откуда они, не знаете, о чем они думают, о чем говорят, — вас не огорчит их смерть, а их — ваша. Вы созываете их на молитву, и они приходят на звонок так же послушно, как если бы вам понадобилось подбросить угля в камин. Ровно три минуты ежедневно стоите вы рядом на коленях, слуги и господа, обращаясь к богу и испрашивая у него милости, а засим обряд, именуемый "семейной молитвой", окончен.

Слуги уходят, кроме тех двоих, в чьи обязанности входит разлить чай, согреть газету, подать булочку. Сэр Брайен читает письма, жуя свой поджаренный хлеб. Этель шепчет матери, что Элиза, право же, выглядит совсем больной. "Какая Элиза? — удивляется леди Анна. — Та, что болела, когда они уезжали в Брайтон? Если она больна, то миссис Троттер лучше уволить ее. Уж очень миссис Троттер сердобольна, вечно держит больных!" Ее милость разворачивает "Морнинг пост" и просматривает список гостей, присутствовавших на балу у баронессы Боско и на танцевальном вечере миссис Тодл Томпкинс на Белгрэйв-сквер.

— Кого только там не было, — замечает Барнс, выглядывая из-за своей газеты.

— Что это за миссис Тодл Томпкинс? — недоумевает его маменька. — Ну кто слышал когда-нибудь про эту миссис Тодл Томпкинс? И зачем люди ходят неизвестно к кому!

— Приглашения рассылала леди Какаду, — важно отвечает Барнс. — И все было устроено вполне прилично. У хозяйки был несколько перепуганный вид, но она недурна собой и, говорят, дает за дочерью кучу денег.

— А она хорошенькая? Ты с ней танцевал? — интересуется Этель.

— Я? Чего ради! — возмущается мистер Барнс. Речь идет о тех временах, когда еще не существовали казино и наша молодежь не увлекалась танцами, как нынешняя. Барнс снова принялся за чтение своей провинциальной газеты, но тут же отшвырнул ее с таким громким проклятьем, что матушка его вскрикнула от испуга и даже отец на мгновение оторвался от писем, желая узнать, чем вызвано это несвоевременное и неучтивое восклицание.

— Вот вам приятная новость: мой дядюшка, командир сипаев, и его милый отпрыск посетили Ньюком, — объявляет мистер Барнс.

— Вечно ты насмехаешься над дядюшкой! — запальчиво бросает ему Этель. — И про Клайва нехорошо говоришь… А дядя у нас — милый, добрый и хороший, и я люблю его! Он приезжал к нам в Брайтон и каждый день подолгу гулял с Элфредом, а Клайв рисовал ему картинки. Клайв тоже хороший; он благородный, добрый и честный, как отец. А Барнс всегда за спиной говорит про него гадости.