На следующий день советское руководство стало добиваться выдачи тела и медицинской экспертизы. Американцы заявили, что тело Бубена было отправлено в Мюнхен, а пулю не нашли. Помню, как совещалось руководство относительно того, кому ехать к какому-то американскому начальнику для переговоров о случившемся, но не помню, к кому поехали и кому я служила переводчицей. Помню мрачное здание со множеством часовых и какое-то зловещее, и от того, что за нами с грохотом и скрежетом задвигались, как в застенке, двери, было, прямо говоря, не по себе. Я вообще испугалась, что живыми мы оттуда не выйдем.
Встречены мы были холодно и сдержанно. Все было рассчитано на определенный эффект «устрашения». Мы столкнулись с машиной, управляемой людьми, у которых не было необходимости встречаться с нами каждый день с любезным лицом. Концы убийства Бубена американцам нужно было скрыть.
Но мы все же съездили в Мюнхен… Была суббота[190]
… Погода стояла прекрасная. Мимо нас, вдоль автострады проносились поля, леса, деревушки… В одном месте, справа, вдруг возник черно-белый столб. На нем большими черными буквами было написано: «Dachau 4 km». А слева в тирольских шапочках, с губными гармошками в руках и в нарядных национальных костюмах, оживленно прогуливались немцы. И так страшно стало и непонятно: как можно было безмятежно веселиться, когда буквально через дорогу, по ту сторону пустого заброшенного поля маячили на горизонте черные трубы Дахау?!Один из первых концентрационных лагерей в Германии был создан в марте 1933 года на окраине городка Дахау, в 17 км северо-западнее Мюнхена. За время его существования через лагерь прошло 250 тысяч заключенных из 24 стран, из них погибло около 70 тысяч человек, в т. ч. 12 тысяч советских военнопленных. Лагерь освобожден 29 апреля 1945 года частями 45-й пехотной дивизии Армии США. Упомянутые автором «черные трубы Дахау» – скорее фигура речи, поскольку единственная труба крематория лагеря была невысокой и издалека не просматривалась.
Когда мы приехали в Мюнхен – вечерело. Атмосфера в сгущавшейся темноте поразила напряженностью, тревогой. По узким улицам сновали, двигаясь в одном направлении, темные фигуры людей…
Мы подъехали к небольшой площади. Там при свете факелов проходило фашистское сборище…
Дни в Нюрнберге, в особенности в первую часть процесса, были загружены буквально до предела. С утра нас увозили в Юстиц-Палас. Ланч был в американской столовой со специальными подносами, куда в углубления разной формы нам ставили протертые супы (мы звали их «тоска по Родине»), вторые блюда с гарнирами и сладкое (часто мороженое со странным названием «Jopa», очень потешавшим Кукрыниксов[191]
). Очередь двигалась быстро. Градаций по чинам не было. По-моему, эту градацию, как и отдельную комнату для начальства, ввели довольно быстро по нашей просьбе. После ланча опять работа часов до 4-х или 5-и. Затем ехали домой отдыхать. Вечером, как правило, возвращались в Юстиц-Палас и работали часов до 11 ночи и позже. Уик-эндов у нас не было.