Но тогда была война

И последнее: не могу начать сразу с войны. Я должен поближе познакомить читателей со своими героями, чтобы ясно было, откуда они и как подошли по жизни своей к 1941 году. "Удар войны жизнь на трое рассек: на "до войны", саму войну и "после". Что было до — мне не вспомнить. Об этом придется рассказывать только со слов старших. Что упомнилось с детства, то и ляжет на страницы. Прошу разрешения и на описание жизни "после" — ведь война, окончившись враз, ушла от нас не вдруг. Она откатывалась долго, да и сейчас еще не отступила вовсе, держит многих. Она уйдет только с нами. Пожалуйста, возражайте, если не согласны со мной. Но только после нас Великая Отечественная война будет принадлежать истории, если не случится что-нибудь.

Так вот же случилось и стряслось, совсем не такая, не глобальная вроде бы, не всенародная, но царапнула-то всех. И опять свежим ранам саднить десятилетия.

Наступит ли время, когда войну будут изучать не по свежей памяти, а по книгам, документам, кино? Может быть, тогда и востребуется мое сочинение. А сейчас я пишу для того, чтобы показать, что, на мой взгляд, сеет время на военной пашне и какой урожай снимает оно.

Почти шестьдесят лет — жизнь человеческая — отсчитало время от всенародной радости Победы. Чувство это с годами как-то сгладилось, растворилось, отступило, замерло в камне, дрожит в пламени вечного огня, вспыхивает по праздникам в песнях. А детей и внуков наших она уже как бы и не касается, как не касается нас ликование по поводу взятия Парижа в Отечественной войне 1812 года. И это естественно и понятно.

Живая память станет книжной

Кто пал на Куликовом поле,

О тех никто не плачет боле.

Из павших под Бородином

Скорбим хотя бы об одном?

И скоро те, кто брал Берлин

И бил на Волге супостата,

Гамзатовский продолжив клин,

Уйдут, как все ушли когда-то…

И мы уйдем в конце концов,

Оплакав дедов и отцов.

Живая память станет книжной.

Никто не будет тем унижен.

И время, словно суховей,

Иссушит слезы матерей

И вдов бойцов недавних смут…

И пусть потомки принесут

Цветы к фигурам из металла,

Венки к надгробьям и камням.

А время, что грозило нам,

Для них чтоб строчкой в книге стало.

Дай Бог, чтоб не было у них

Ни битв таких, ни слез таких…

Но если рвется из души наружу голос войны далекой, дай ему волю. Скажи. И пусть твое слово отзовется в чьей-то душе. Хотя бы в одной. И если такое случится, значит, трудился не напрасно.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

ТАМБОВСКИЕ КОРНИ

ГОЛУБЕВЫ

С печалью и болью приступаю я к рассказу о тебе, мама. И с покаянием: поздно, поздно, уже седым, понял я, какую неподъемную жизнь возложила на тебя судьба. Потому и недолго пронесла ты эту тяжесть, она тебя раздавила. Одна утеха — мне не нужно "превращать" твой родной образ в литературный, давать другие имена тебе и отцу, что-то недоговаривать. Я теперь свободен, не то чтобы до конца, остатки опасений сидят еще во мне, но я загоняю их поглубже. Хватит бояться. Да и нечего скрывать. Свои тайны вы унесли с собой. Прости, мама, "…вся вольныя моя грехи и невольныя…".

* * *

В конце Х1Х века в большом селе Васильеве, что в Пичаевском уезде Тамбовской губернии, жил многодетный деревенский портной Николай Голубев. А вот отчества его я, к стыду своему, так и не удосужился выяснить за долгую жизнь, а ведь было у кого спросить, было. Но что каяться, что каяться — ведь не только имен прадедов своих не знают иные из нас. Не ведаем и многого из того, о чем ведать обязаны. Скостит ли нам Господь этот грех за то хотя бы, что силимся вспомнить?

Трех дочек родила Николаю жена его Анна до нового веку; двоим из них только, теткам моим Евдокии и Анастасии, суждено было и ХХ столетие встретить, и жизнь долгую в нем прожить. А за рубежом-то старого века еще троих Бог послал, в том числе и Клавдию, маму мою.

Родилась Клаша в 1913 году, в мае. Когда точно — никто не помнит из сестер, метрики в пожаре спалились, а церковные книги с записями тоже сгинули то ли в огне, то ли в пламени революции. Так что день рождения мамы мы всегда справляли 31 мая. Только недавно заглянул в церковный календарь и понял, почему: именины у мамы в этот день: мц. Клавдия.

О прадеде, отце деда Николая, сведения вообще скупы. Мой двоюродный брат Валентин, старший сын тетки Насти, кое-что выведал по родне, ему близкой, про нашего прадеда. А служил он чуть ли не управляющим в Тамбовском имении графов Шереметевых. Откуда он, как разрасталось его семейное древо, что за судьба — мне, к сожалению, да и наверное, к стыду, не ведомо. Но как узнать, если ни один дед с бабкой не дожили до моего рождения?

А народ деревенский генеалогии не научен. Слышал я только, что прадед был нрава буйного, свободолюбивого и чуть ли не революционного, ну и пивал крепко. Как напьется, крамольные речи произносит и народ на бунт подбивает против "сатрапов". Сын его, мой дед Николай, отец мамы, только запои от него унаследовал.