Но тогда была война

Тетка Маня входит тенью к Дуне на кухню, открывает дверь в залу, а там компания веселится и дым столбом. Как увидела она разгульную не по времени сцену: за столом красавец-капитан чернявый в обнимку с разодетой женщиной, а рядом еще офицера? с бабами, портвейны всякие на столе да закуски дорогие, так что-то у нее внутри оборвалось, струна лопнула, всю затрясло ее в истерике, закричала она: Сволочи! Вы тут жретя. А на фронте люди вместо вас гибнут! Гады! Паразиты! Ненавижу! Схватила из-под рукомойника таз, полный помоев, и ливанула их на стол, на пьяную компанию. А интендант вырвал у Маруси таз и саданул его краем по больной голове тетке нашей. Она и упала с глубоко рассеченным лбом на пол, кровью залилась. Интендантишко перепугался, вытаращил свои голубые глаза, засуетился. Женщины бросились поднимать Марию Николаевну, а она без чувств. А тут на крик весь дом сбежался. Послали за врачом. Приехала "скорая", доктор осмотрел рану — надо зашивать. Дело серьезное. Что случилось? Ему доложили. Он был дисциплинированный по военному времени, вызвал милицию. Явилась милиция, поглядела. Доложила в военную комендатуру. Пришли забирать компанию. А тетку Маню повезли в больницу швы накладывать.

Хана интенданту? Нет, не хана. Кто нанес удар? Женщина-красавица вышла вперед и заявила, что это сделала она из ревности. Но машинально. И умоляюще смотрела на всех, чтобы капитана не выдавали. А он молчал, подлец. Женщину увели. А интендант вскорости исчез куда-то: то ли на фронт, то ли в иные края. Тетя Маня ходила по дому с перевязанной головой и все охала. Вот эти бинты я помню.

Вскоре после войны гостила Лида на каникулах в Моршанске, как всегда. Наверное, был там и я. Ты помнишь, спрашивала она, рассказав эту историю, зашла к нам во двор женщина и говорит: здравствуйте, а вы меня не узнаете? Осунувшуюся, поседевшую, Лида все-таки вспомнила ее. Я была у вас в гостях, у капитана, был такой случай. А откуда вы? Вот, вышла из тюрьмы… Отсидела за красавца… Господи, ее, оказывается, за тетку Маню осудили, а никто и слыхом не слыхивал, не знал — не ведал. Отбыла срок и вот искала концы, нет ли у нас каких сведений — известий о красавце-интенданте. Да нет, уехал сразу после того, и все. Да…

ЖЕНЬКА

7 января 1942 года в Моршанском родильном доме эвакуированная москвичка Клавдия Николаевна Чичева благополучно разрешилась вторым живым младенцем мужского пола — моим братом Евгением. Женя, Женечка, Евгеша, Жендос-корявый нос, поросеночка унес… Весу в младенце было более четырех килограммов, басистый светловолосый. Мы его разглядывали: белобрысый, как Володька, сказала Зоя. Клаш, ты с кем согрешила, признавайся, муж темный, как цыган, сама темная, а этот в кого? — подначивали сестры. Клаша слабо отмахивалась от насмешников — да ну вас! — и совала в кричащий Женькин рот левую грудь, охая и хватаясь за правую. У нее начиналась грудница. Она вообще не могла похвастаться крепким здоровьем: росла слабенькой и болезненной, периодические роды ее подламывали, открылся ревматизм. Ей прописывали кагор, который брали в аптеке по рецепту. Лекарством считалось в то время сладкое темное вино.

Удивительно все-таки распорядилась природа. Первенца своего Витю, которого не донесла она до больницы из подтележного комфорта строителей светлого будущего, она родила 7 января, на Рождество Христово. Через три года 6 марта Клаша принесла из Перовского роддома Лиду. Прошло еще четыре года — пришел мой черед явиться на свет 5 января, за два дня до Рождества. Ну, отсчитаем еще четыре года — и снова Рождество, 7 января и рождается брат мой Женька. В марте 1946 должна была родиться еще одна сестричка, но мама ее не доносила и родила неживой. А в конце 50-го, 24 декабря, почти через четыре года наша семья выросла до семи человек, в качалке запищал последний сын — брат мой Сашок. Все мужики у нас в фамилии, кроме отца, — Козероги. А он Рак — в самой серединочке года, 5 июля. Мой сын Иван тоже Козерог, как и Сашкина дочь Маша. Для меня эти совпадения и ритм рождения нас у отца с матерью имеют символический и какой-то мистический смысл.

ОЙ, КЛАША ПОМИРАЕТ!

Никакие примочки и припарки, никакие капустные листы не помогали. Маме с каждым днем становилось хуже и хуже. Ее с Женькой разместили на печке, и она тихо стонала за занавеской. Мне запретили бегать, и я ходил по дому на цыпочках, понимая серьезность происходящего. Почему ее тогда не отправили в больницу, я так никогда и не выяснил. То ли не брали, то ли сестры боялись, что "ее там зарежут". Хотя врачи в Моршанске всегда были знаменитые.

От отца приходили короткие письма. Ему быстро отписали, что Клаша при смерти и от какой болезни. Как отцу удалось отпроситься, не знаю, но он примчался. На два дня. Его театральный друг дал ему адрес военного хирурга, который служил в расквартированном в Моршанске госпитале. Совпадение — как чудо. За два дня он все успел. Это были единственные в жизни дни, пропущенные им на работе по уважительной причине.