Но тогда была война

Валентин мастерил непонятное что-то. Когда он увлекался, делая что-нибудь, он высовывал набок изо рта кончик языка. И вот брат, посапывая от усердия и высунув язык, сколачивал из фанерок и реек ящик. В передней и задней его стенках круглые отверстия. Магические отверстия. Мои глаза были там, под его руками. Брат извлек из своей противогазной сумки, с которой ходил в техникум, электрический патрон со шнуром и лампочкой. Продел шнур через отверстие и зажал в нем патрон. Потом возился с передней стенкой, что-то там прикрепляя. У меня ведь никакого еще жизненного опыта нет, предел догадок ничтожен.

Я, сдерживая дыхание, поглядывал на манипуляцию брата. А он нет-нет да и ткнет пальцем в пузо и попросит произнести Руя или еще какое-нибудь слово с буквой "эр". В ожидании и нетерпении я томился, переминаясь с ноги на ногу возле стола. Вот брат принялся скатывать из картона трубку и сшивать ее тетьнастиной иглой с суровой ниткой, проталкивая иглу сквозь картон наперстком. Потом он сделал трубку поменьше, попробовал, входит ли она в первую. Входит! Стал вклеивать в трубку какие-то круглые стекляшки. Когда они лежали на столе, я потянулся было к ним, но Валька погрозил мне пальцем. Маленький Руя не выдержал долгого испытания и от нетерпения издал тоненький неприличный звук. Валька захохотал, отчего Руя обиделся и надулся. Это Дунин горох стреляет, не будешь воровать, вот он тебя и выдал, дразнился Валька. А потом вытащил из кармана винную пробку с продетой сквозь нее ниткой и привязал ее к Руиным штанишкам со словами: а вот я тебе сделал затычку. Руя пустил слезу от обиды. А Валька хохотал довольный. Ну все, сказал он наконец, можно начинать сеанс. Иди зови всех. Я побежал на кухню ко всем, запрыгал и закричал: сеанс, сеанс! Начинается сеанс!

Табуретки и стулья расставили в ряды, публика расселась.

Валентин вставил в коробку что-то шуршащее и воткнул вилку в розетку. В коробке вспыхнул свет, а на белой оштукатуренной и побеленной стене, отделяющей залу от кухни, расплылось непонятное пятно. Зоя, погаси свет! — скомандовал Валентин. Сестра погасила. Кино! — сказал кто-то. Валентин покрутил и подвигал трубку, и на стене возникло четкое прямоугольное изображение. Волшебная картина! Я замер. На стенке сидел уродливый человек с усиками; верхняя часть головы откинута в виде крышки чернильницы. Он туда макал ручку с пером. Гитлер, Гитлер… — зашептали взрослые. Под картинкой размещены строчки с буквами. Валентин стал их читать. Сладко запахло нагретым целлулоидом пленки. Это был запах КИНО! Я ничего не понимал, но оказался полностью в плену у этого волшебства.

Картинка поехала вниз, и на ее место встала другая. Сцены сменялись, на стене появлялись уроды-фашисты. Валентин читал смешные складные надписи. Иногда все смеялись и произносили всякие слова про изображенных врагов. Тетя Маня вспомнила своего Филиппа Ивановича, заплакала. Я ничего не соображал. Понравилось только слушать стихи. Я оцепенел и онемел от восторга и чуда. Откуда на стене картинка? Из ящика? И запах, дивный, волшебный запах кино остается в памяти навсегда.

В 1985 году я присутствовал на открытии выставки военного политического плаката в доме художника на Кузнецком мосту и увидел в экспозиции все картинки из детства, с тетьнастиной стенки на плакатах ведущих мастеров этого искусства Кукрыниксов, Бориса Ефимова, Виктора Корецкого. Из их произведений и составили тот военный безыскусный агитационный диафильм, который демонстрировал Валентин. Чародейство экрана потрясло онемевшего от восхищения малыша и зародило в его душе любовь и тягу к магическому экрану.

МЫЛО САМОВАРЕННОЕ

Тетя Настя варила мыло на продажу. Нащипывала большим секачом от сухого полена лучины, ставила на предпечье трехногий закоптелый таганок, разводила под ним огонь. В большой таз загружала "компоненты": вонючий нутряной жир, куски наколотого и сахарно блестящего каустика, что-то подливала, не упомню, может, и не добавляла ничего и водружала посудину на таганок. Через какое-то время по дому расползался гнусный запах, в тазу булькало и хлюпало. Валька меня припугивал: там Бубука плюхает. Вот вылезет из печки и тебя съест! С мылом, добавляла Зоя, и в темных углах дома мне постоянно мерещились эти бубуки и кукаши. Фантазии мне занимать не надо было. Если б знали об этом мои пугачи! Да будет вам, дураки большия, ругала их тетя Настя, заглядывая в таз, никого там нету, не слушай их, Юрочка, здесь мыло варится. Я знал, что такое мыло, но зачем его надо было варить, мне было непонятно.

Наконец она просила Валентина снять таз. Он ставил его на лавку, и я мог заглянуть, какая в нем кукаша. Кисель, говорил я, грязный. Тетя Настя разливала этот серо-коричневый кисель в два противня, прикрывала их тряпкой и выносила студить в сенцы. И все отправлялись спать.