Но тогда была война

ПОСЛЕДНЯЯ ЗИМА

Увезли меня в конце лета, не сказав, что жить мне в Моршанске придется почти год, до мая сорок пятого. Это чтобы я не огорчался сразу и ногами по полу не молотил.

А когда оставляли у теток хворого (ухо заболело, покрылось болячками, золотуха, что ли?), приврали: вот тетя Настя тебя вылечит, и мы за тобой приедем. Я орал. А Валентин будет тебе кино показывать. Слезы сразу высохли. Кино я любил. Тогда пусть показывает сейчас. Сейчас нету. Завтра, Руя. Будет тебе кино.

И остался я зимовать в Моршанске. Тетка Настя намазала мне ухо топленым гусиным жиром с тошнотным запахом, приложила капустный лист, примотала его к моей бедной кудрявой головушке белым платком и велела ходить, гулять по двору и спать с этой противной повязкой. Целительно, сказала Анастасия Николаевна, все как рукой сымет. И действительно, не сразу, но болячки прошли. А Валька каждый день говорил: ты, Руя, с раной.

А вот малиной со сливками тетка меня перекормила. И я переусердствовал: уплетал и уплетал — ешь не хочу, благо своя. Какой-то клапан открылся, и я не мог остановиться, уписывая эту вкуснятину, ну никакой культуры жранья. Я ем — вкусно, а она все подкладывает, а я все ем. Облопался до того, что ночью меня вывернуло наизнанку этой ягодой в постели. Настя прибежала на звуки, зажгла свет, увидела, что подушка моя облита чем-то красным, и закричала: Юрочка умирает! Сонный Валентин вскочил, глянул на меня сквозь очки и поставил диагноз: это Руины тошнутки от малины. А что тут ставить, если малиной воняло на весь дом. С того лета я малины не ел до 15 лет. На дух не выносил. А теперь — пожалуйста, ем да тетку Настю вспоминаю.

Пришлась мне по душе в Моршанске и каша пшенная с кислым молоком. И доныне нет-нет да закажу жене Галине эту кашу с ряженкой. Попробуйте, пальчики оближете. Каша должна быть постной и холодной.

Я там не бездельничал. Любил слушать разговоры взрослых и встревать. Или комментировать. О чем бы ни шла речь, Руя свое слово вставит. По всем вопросам.

За мои выступления "по правде", по справедливости Валька прозвал меня прокурором и дразнил: Руя, Руя, отгадай загадку: кругом вода, а в середине закон? Отстань, не знаю я! Это прокурор в проруби, эх ты, Руя, такая простая загадка, а ты не угадал. Что ж не угадал-то? Ты ведь у нас все знаешь. А знаешь, что черти по ночам прилетают, если их приманить?

Я со страхом смотрю, как брат рисует на тетрадном листке рогатых чертиков, вырезает их ножницами и слюнями приклеивает к оконному стеклу, повыше, чтобы я не достал с подоконника. Вот, ночью за тобой прилетят. И защекочут. Мне шел седьмой год, жених уже, а бояка, набитый суевериями.

С моей кровати из комнатушки-спаленки это окно видно замечательно. Я лежу ночью, вытаращившись на него, и пытаюсь что-нибудь увидеть при лунном свете. До окна далеко, рисованных чертей не разглядеть, но что это мельтешит и прыгает в глазах ни спинке железной кровати? Холодный пот. А потом мне становится жарко. Чертенята! Я сжимался от страха и, в конце концов, не выдерживал. А-а-а-а! — разносилось по дому. Тетя Настя скатывалась на кухне с печи, прибегала и зажигала свет. Что ты, что ты, Юрочка? Черти, черти на окне! Да никого там нет. Вот они, наклеены! Валька наклеил! Валька с Володькой давились от смеха в зале под одеялами, а потом их прорывало: га-га-га! гы-гы-гы! Тетка Настя хлестала по одеялу полотенцем, а из-под него: га-га-га, гы-гы-гы!

Все-таки мои ночные испуги принесли плоды: пальцы на руках покрылись прозрачными пузырьками с соленой жидкостью, если их прокусить. Экзема! Ой, как у Лерочки! И пошло лечение тем же способом: гусиный жир и капуста. Но не помогло. Это оказалось пожизненно. Как попсихуешь, нет-нет, да и вскочит пара-тройка пузырьков, напоминая о чертенячьих моршанских ночах. Да пусть их, лишь бы услышать сейчас Валентиново: "Гы, Руя…" Да нет уж…

Кто в детстве не становился воришкой хоть раз? Нет таких, наверное. Володька совершил тайный налет на школьную библиотеку и притащил улов домой. Случился скандал, потому как по наивности Володька скрыть этого не смог. Тетка Настя колотила его кулачками по спине, тыкала костяшками пальцев в голову и охаживала мокрым полотенцем. Валька пообещал брату повыдергать руки и ноги, если еще раз покусится на чужое. Угроза брата оказалась сильнее полотенца. Володьке было велено вернуть книги также втихаря, то есть забраться в библиотеку еще раз и уворованное положить на место. Но одну, в зеленом коленкоровом переплете с таинственным и вкусным типографским запахом книжку, подаренную мне Вовкой, я не отдал. Вцепился в нее и заявил, что я ее читаю.