Но тогда была война

Немец у них пленный стоял на семейных хлебах. Мне не приходилось читать или слышать — только вот от отца узнал, что для экономии расходов на содержание пленных в первую империалистическую царь-государь раздавал пленных по зажиточным семьям на прокорм и работы. Нет, кажется, в фильме Б. Барнета "Окраина" есть такой эпизод. Наверно, не выдуманный. В бедную семью пленного немчуру не определишь — ей самой на харчи не хватает. Нет, надо к тем, кто живет посытней, у кого провианта излишек. И у деда Павла был на постое Ганс или Фриц, кто помнит, как его там звали. В 1915 году отцу девять лет исполнилось, в июле. У Ванюши с германцем дружба возникла и взаимная любовь. Немец с удовольствием слушал, как Ванюша поет, одобрительно кивал головой: гут! феноменаль! карашо! И приговаривал: Ванька! Ты есть талант! Надо учись! Артист! И, посасывая глиняную трубочку, щурился и восклицал: Опера?! Опера?! Последние слова Ваня не понимал и не ведал, что они были пророческие.

Отец родился в 1906 году; тогда же была освещена и открыта в Карелях новая церковь, о чем можно нынче прочитать на привернутой к ней доске. Стоит папина ровесница, унося под облака кресты. Где-то застыл, притаился в ее сводах дискант Ванятки Чичева, здесь он начал петь в церковном хоре, постигать певческую грамоту и церковную службу.

Семья росла, работала. Всей фамилией пахали и сеяли, на сенокос да на жатву выезжали. По осени — это отец отчетливо помнил и любил пересказывать — отправлялись на заготовку грибов. Я и в детстве дивился и сейчас дивлюсь, потому что так в нынешних лесах нынче не получается. Везли в лес на телеге пару бочек, соль да камни для гнета. Девки, молодухи и дети с корзинами расходятся, а хозяйка, бабка Ульяна, с кем-нибудь у воза остается. Им сносят добычу: грузди, рыжики, волнушки, высыпают из корзин в телегу и снова за грибом. Ульяна очищает шляпки от листвы, иголок да земли, обдувает и укладывает слоями в бочку, не забыв поперву насыпать дубовой листвы или смородиновой, из дому прихваченной. Уложит, солью крупной серой пересыплет и снова — шляпка к шляпке. И опять солью, и так слой за слоем до верху. Потом крышку и на нее — гнет. За вторую бочку принимаются. А как в первой грибы чуток умнутся — и в нее добавят. В село вернутся — а из-под крышек уже сок грибной соленый пробивается. Сгружайте в подпол добро на зиму.

С осени до весны — мужики все внизу, сапоги шьют, артель…

Дальше четырех классов учеба в церковно-приходской школе у деревенских ребят не шла. Не пошла она и у Ивана с братьями: неча тратиться на ерунду, работать надоть. А уж уговоров отдать сына обучаться пению дед мой Павел не принимал: церква лучше всех научит. Научила.

В семьях крестьянских детей рано обженивали. Места в большом доме всем хватало. Петр женился, Михаил, Марию замуж выдали за Нестерова Степана… Потом Иван Александру свою привел. В 19-то лет! В 1925 году значит… Не было у него только тяги к крестьянской работе. Все больше по певческой части. Да глянулся он со своим окрепшим басом отцам духовным. Подучили, в дьяконы записали. Отец об этом кратком периоде жизни своей не любил рассказывать. Большую часть жизни отмалчивался. Боялся…

В серединочке апреля 1928 года, 14-го числа родила Александра дьякону Ивану дочь, дали ей при крещении имя Зоя. Это моя старшая сестра. А через два года разрешилась Александра живым младенцем мужского пола, да неудачно для себя: от родовой травмы сделался у нее антонов огонь. И овдовел Иван. Остался с двумя детьми на руках.

А младенца бабки поднять не сумели. Все нажевывали ему беззубыми ртами хлебный мякиш да в марле давали вместо соски. Так по деревенской своей дремучести и безалаберности угробили парня, царство небесное младенцу неназванному.

НОВЫЕ ВРЕМЕНА

А тут началась великая социалистическая революция в деревне — коллективизация. Дед Павел попадал под раскулачивание… В это время отец и появился в Васильеве — его туда направило церковное начальство на службу. Там он и с Клашей Голубевой познакомился, с мамой моей. Если верить Лидиной версии, тут вина полностью лежит на Евдокии Николаевне: она свела сестрицу свою младшую со вдовцом — красавцем дьяконом. Ну и что ж, что с дочерью на руках? Дьякон ведь, богатый, значит, всегда будет. А Клаша по Мишке Благодарскому сохла, потому как здорово он в клубе кулаков да попов на сцене продергивал да на гармошке наяривал. А тут дома попа волосатого сватают, ну ладно, не попа, а дьякона, да не все ли одно? Клаша домой из клуба прибежит, а он вон в углу сидит, зыркает, чернобородый постоялец. Никуда от этих глаз не денешься. Мишка ревновал, злился, грозил… Не он ли и навел комиссию по раскулачиванию на дьякона-то?

Арестовали Ивана, конечно. Просидел он в камере пару суток, да как запоет: "Отворите окно, отворите, мне не долго осталося жить…" А пел Иван так, что слушать его специально ходили из соседних деревень. Бабки древние его до сих пор помнят — и в Карелях, и в Моршанске, — певал он и в знаменитом Моршанском соборе. Так, по крайней мере, утверждал Валентин.