Ночная сучка

Ей хотелось понять, как человек, который ночью носился по окрестностям, гадил на чужой газон, убивал и выл – как тот же самый человек несколько дней спустя может спокойно отправиться с ребенком в такое банальное место, как публичная библиотека.

Как мне это удается? – спрашивала она себя, глядя на свои руки, сжимающие руль. Единственным напоминанием о превращении была темная отметина на предплечье, что-то наподобие родинки. Ей захотелось лизнуть отметину, но она сдержалась.

Бо́льшая часть ее шерсти сошла, хвост отвалился где-то в кустах, когти снова втянулись, но она все еще чувствовала, как в ней бьются пульс и дыхание животного, которым она стала. В то утро ее мучило обостренное обоняние, вынуждая убирать все темные уголки кухни в попытке избавиться от малейших запахов плесени, лука и мяса. Ей очень хотелось ухаживать за своим сыном так, как ей казалось правильным: облизывать его и с любовью кусать за ноги, кричать во время их игр и кормить сырым мясом. Но, в какой-то мере оставаясь животным, она в то же время чувствовала, что вернулась в человеческую ипостась: матери, ощущающей привычный груз забот и неуверенности, мыслей об успехах в карьере, о неудачах в супружеской жизни, об обиде за женщин и так далее. Все это к ней вернулось, но каким-то образом изменилось. Она чувствовала, что может выдержать этот груз, пока рядом Ночная Сучка. А Ночная Сучка была рядом.

Мать была обязана своими секретами именно ей, но это не исключало чувства глубокой вины, вызванного вышеупомянутыми секретами. Не рассказывать мужу о своем превращении, молчать и хранить в себе соблазнительное воспоминание, делать вид, что ничего экстраординарного и изменяющего жизнь не произошло, что жизнь просто продолжалась как обычно: мальчик в гостиной играл со своими паровозами, муж отправился в очередную поездку, а мать, которая нисколько не изменилась, все так же выполняла свои домашние обязанности, жила своей заурядной жизнью – вести себя так, как если бы все это было правдой, было легче, чем погрузиться в водоворот страха. Обычно она не лгала мужу, и уж точно не о таких монументальных событиях, как это, но было очень важно сохранить тайну.

Книжные Малыши толпились в дальнем зале, где веселая библиотекарша показывала им книги и кукол и пела песенки, а они наползали друг на друга, извивались, толкались и пихались, живая масса кулаков, обвисших подгузников и слишком больших голов. Разумеется, здесь были Джен, и Бэбс, и Поппи, увлеченные, как обычно, оживленным разговором. Ночная Сучка села на единственное свободное место на полу, ближе к Джен, чем ей бы хотелось, потому что не знала, что ей сказать и как себя вести. Поймав взгляд Джен, она неловко кивнула и покраснела.

Они? Не они? Как нелепо было даже думать о том, что эти женщины явились к ней в дом, сорвали с нее одежду и оставили на крыльце груду мертвых грызунов!

Она пришла сюда, чтобы просто посидеть, поучаствовать во всеобщем веселье, побыть нормальной мамой! Только и всего!

Она слушала, как другие матери, довольные матери, обсуждают рецепты любимых блюд детей. Все они, судя по всему, дружили. Она старалась не встречаться с ними взглядами, смотрела в свой телефон и чувствовала легкое превосходство, что ей нет дела до легинсов и увлажняющих масел. Она чувствовала себя образованной. Чувствовала себя интересной и независимой и не хотела быть похожей на счастливых мамаш. Значило ли это, что она не хотела быть счастливой? Нет. Она просто хотела другого варианта.

Все это время она искоса поглядывала на заядлых Книжных Мамочек – тех, кому по-настоящему нравилось быть мамочками, продавать травы и целыми днями заниматься развитием детей – и главной среди них была, конечно, Джен с ее подкрученными ресницами и подведенными бровями. Ее консилер был нанесен так тщательно, что скрывал малейшие недостатки. У нее были безупречный маникюр, педикюр и гладкие ноги. Она улыбалась и беззаботно болтала о травах, о том, что она обожа-ает Мамби (что бы это ни было) в те дни, когда просыпается не в духе, будто эта мать, эта Джен, имела хоть какое-то представление о том, что значит по-настоящему быть не в духе.

Ночной Сучке захотелось сказать: да ты вообще знаешь, что такое не в духе? Ты когда-нибудь кричала на близняшек, в голос, посреди ночи? Кричала, а потом пыталась снова уснуть, когда твою диафрагму разрывал гнев? Ты когда-нибудь рыдала оттого, что они хотят еще воды, еще что-нибудь съесть, в десять вечера, прямо по-настоящему рыдала в голос, чтобы твои же дети тебя же и пытались успокоить? Ты когда-нибудь запиралась в ванной на целых двадцать минут, чтобы порыться в телефоне, пока твой ребенок колотит в дверь и вопит «МАМА!» во всю свою мощь, и рыдает, и, может быть, получает очередную психологическую травму?

Иногда – хотелось сказать Ночной Сучке, ошарашив всех до сладостной тишины, – я мечтаю о том, чтобы сесть в машину и ехать, день и ночь ехать как можно дальше на юг, пока не доберусь до грязного пляжа, не сниму номер в дешевом мотеле и не буду целыми днями пить ужасную пина-коладу, сидя в выцветшем шезлонге.