Ночной корабль: Стихотворения и письма

Дорогая Светлана Львовна, пишу очень мало, так как 1-го сентября мы будем в Москве. Как только где-то пустим корни, позвоню Вам и буду с нетерпением ждать встречи. Всё, что произошло – выше всех ожиданий и надежд. Слов нет передать, что творится в уме и в душе… Спешу подать голос, чтобы Вы знали, что мы оба живы, Вас ни на минуту не забываем и радуемся предстоящей встрече. В редакции будут знать о часе прилета нашего «Туполева», также и Ксения Куприна, которая обещала встретить. Не распространяюсь о переживаньях, – Вы их не можете не понимать. Целую Вас крепко, от мужа сердечный привет. Кто сказал, что реки не текут обратно?

Ваша Вега

4.

20 октября 1968

Моя дорогая Светлана (упразднила Львовну и верну ее Вам через 10 лет!)

Да, ужасно трудно втягиваться во всё то, что отступило очень далеко в первые же московские минуты. Есть даже чувство виноватости перед садом, который так старается утешить меня осенними красками, подделываясь под Левитана.

Кроме огромной радости повидать Родину и друзей, опалам конечно, и досада на то, что чего-то не доделали, чего-то не досмотрели, о чем-то не договорили, особенно мы с Вами, – ведь столько хотелось спросить, столько узнать, понять, а всё свелось к оборванным встречам, из которых самая значительная – наш визит в общежитье, где вся атмосфера и, главное, Ваши этюды дали больше Вас, чем где бы то ни было в другом месте. Тут сейчас даже такие мелочи огорчают, как то, что я, например, не увидела сразу чудных редисок, которые нашла на подоконнике в номере «России», не поняв, откуда взялось такое чудо, а когда муж сказал, что оно принесено Вами, я возмутилась, что простого «спасибо» не сказала, причем все-таки забыла потом, в аэропорту, поблагодарить! Теперь эти редиски прибавились к тому, как трогательно и тепло Вы меня проводили до самой посадки в самолет, и я сказала бы, насколько это для меня ценно, если бы не боялась расчувствоваться и впасть в сентиментальность.

Живу с ощущеньем захлопнувшейся двери. Оба мы верим, что она откроется, но когда и как?.. Хорошо, что есть масса работы, и что вся она спешная, иначе было бы нелегко. Помогают и разные вещицы, привезенные с собою и как будто пахнущие Москвой: матрешки в ряд, самовар на подносе, янтарь на шее, остатки икры в холодильнике и, на почетном месте, – дудочка Алены и Ваш костяной домовой (которому в самом скором времени наденут ошейничек, чтобы носить на цепочке). Он, кстати, совсем не хотел от Вас уходить ко мне, а уж тем более улетать в Швейцарию: два раза выскакивал из сумки, в самолете и на вокзале, но удрать не смог, – я за ним следила, держала в строгости.

Пишите мне, – так нужно, чтобы контакт укреплялся!

Муж шлет Вам привет, а я от души целую и желаю удачи во всем, и рисуйте, рисуйте много, а когда-нибудь пришлите мне какой-нибудь маленький этюд, которого не жаль, и это будет большой радостью.

Ваша Вега

5.

8 декабря 1968

Дорогая Светлана, растерялась и заблудилась среди самых разнообразных дел. На первом месте – подготовка книги, происходящая преимущественно в голове, – так как я привыкла нескромно повторять слова Расина: «Книга готова, остается ее написать». Пока внутри меня не улеглись мысли, образы и слова, пока я не ощутила их пропорции и всего прочего, я бумагу не порчу, и со стороны кажется, что ничего не делаю, на самом же деле делаю и больше, и труднее, чем когда сажусь барабанить страницы.

Но какая радость – читать все прекрасные книги, которыми меня задарили в Москве! Как возмутительно, как обидно мало знали мы здесь о настоящей советской стране, как нехватало ее подлинного лица, только мерцавшего сквозь военные сводки, всегда на 90% затушенные паразитами в подпольных радиоаппаратах, во время самых страшных и героических военных операций! Как неясно мы себе представляли ту жизнь, когда о ней тускло и скупо говорили даже очевидцы, даже люди с Родины! Что делали бы люди, не будь на свете писателей? Стыдно признаться, но теперь я вижу, что здешнее представление о советском человеке весьма похоже на те портреты, которые делаются «по точному описанию», заочно, или на собственное мое, – в детстве, – представление об Англии, которое я строила по Диккенсу, с Лондоном, пересаженным мною в Петербург, невероятно фальшивым, но казавшимся мне настоящим. Книги иметь было очень трудно. Когда они начали появляться в продаже, в Европе, то на них надо было записываться, книжные магазины всё путали, по заглавию не угадаешь, что стоит читать, вот и получалось, что мы все топчемся на произведениях времен гражданской войны, да на белогвардейцах, надоевших до оскомины, как в жизни, так и в литературе…