Ночной корабль: Стихотворения и письма

спасибо за весточку и посылку, подсластившую мой чай. Главное – за стихи, которые мне нужнее всего. Ну что же сказать о себе? История с ногой продолжается. Выяснилось, что я лягу в больницу сразу после 4-го октября. Оттуда напишу.

Жизни в ДВС нет. Надо сидеть в своей раковине и слушать свои моря.

Надо надеяться, что с ногой в конце концов всё обойдется, и я еще приеду в Москву, тогда-то и устроим кошкин бал.

Целую Вас, милый друг.

Ваша Вега – одноножка

93.

13 октября 1979

Дорогая ручная Львица,

поздравляю Вас с очередным новосельем и радуюсь, что нашли пристанище вновь у Софьи Александровны на Славянском бульваре. Я помню свой приезд туда к Вам до мелочей, и горы книг, и пластинки, и диван, на котором я переночевала, приняв ванну с дивными облаками пены, и миллионы огоньков за окном кухни.

Ну, как писать в этом сумасшедшем доме, где вас отрывают от машинки с очередной сенсацией, а когда оторвутся сами, то неожиданно во всем доме гаснет свет, всё погружается в глубокий мрак. Неизвестно, где находятся спички. Шаря по всем углам, набиваешь шишки. Не найдя, ложишься спать. В три часа ночи свет ярко вспыхивает, но уже хочется продолжать спать. Сейчас расскажу про самую последнюю «сенсацию»: курятник переполошился из-за голого человека. «Только этого нам не хватало!» – кричали кумушки и хотели писать Брежневу, чтобы приказал у всех входов и выходов расставить милиционеров. Около часа ночи, в окно первого этажа к Ветеранке Севастьяновой, кто-то изо всех сил стучался, – это случилось прошлой ночью, когда электричество нормально горело, перед ее окном стоял голый и умолял впустить в дом. Ветеранка Севастьянова влезла на подоконник и объяснялась с голым через форточку, боясь открыть окно. Он, плача, говорил, что на него напали и раздели догола, и вот он спрятался в парке, где и увидел освещенное окно. Севастьянова решила дать ему штаны, которых у него нет, и, вспомнив какую-то Казарину, часто носящую брюки, пошла ее будить, но Казарина брюк не дала, а бросить ему в форточку старый халат или одеяло обе дамы сочли безумием, потому что он, конечно, никогда не вернет. Пока они рассуждали о судьбе голого, он пошел звонить и стучать в главный подъезд, а там сторожиха насмерть перепугалась и дверь не открыла, не сообразив, что можно позвонить в милицию, которая в двух шагах. Почему перепуганные тети лезли ко мне из-за голого мужика, я плохо поняла. А голого мне ужасно жаль, у него кончилась всякая вера в человека, а к тому же наверняка и простудился…

Лета я почти не видела, но это куда ни шло, а вот осень проходит мимо и все эти в багрец и золото одетые леса в этом году у меня отняла дурацкая нога. Конечно, можно одну осень и пропустить без внимания, ведь достаточно закрыть глаза, чтобы восстановить в памяти любую осень, и петербургскую, и царскосельскую, и версальскую, ни с чем не сравнимую, и дальше – осень в Брюгге, осень в Англии, и червонное золото осени швейцарской, да ведь и после их всех уже были и в Ленинграде осенние сказочные дни… Так вот и гуляю от одной осени к другой, и всё хорошо.

Сейчас меня донимает старший врач, ну, до субботы можно в ус не дуть, а потом напишу, удастся ли приехать и перед больницей насладиться у Вас курицей и Вивальди. Обнимаю, целую!

Ваша укротительница львов

Вега

94.

12 ноября 1979

Дорогая Светлана, я вдруг подумала, что голый – никто иной, как дух Акакия Акакиевича, оплакивающий уже не шинель, а более современную одежду.

А я вот возьму и не приеду, и по очень простой причине: еще прошлой зимой от моей шубки отлетели три пуговицы. Качалось бы, пустяк, но, о ужас, в нашей Пальмире ничего пет, кроме ярко-зеленых и яркокрасных, но, даже при всей любви к московским друзьям, никакие силы не заставят меня нацепить на себя такие украшения! Остается только просить Вас найти 8 штук цвета светло-бежевого, величиной с двугривенный, но не крупнее. Буду от них зависеть, а заодно пережду сильные морозы, мне как-то не нравится опять схватывать пневмонию.

Обнимаю, целую.

Ваша Вега

95.

13 декабря 1979

Дорогая Львица, примите мою благодарность за пуговицы. Но я тут опять попала в хорошенькую переделку, уже не с ногой, а с легкими. Оба воспалены – и левое, и правое. О Москве и речи быть не может, врач ужасается упорству болезни, никакому лечению не поддающейся. Прописал уколы алоэ, что мне понравилось, – Вы ведь помните, из моей «Ведьмы», что меня в свое время зажарили на костре, а заодно сожгли «мой амулет и корешок алоэ».

Ленинград весь ржавый, черно-рыжий, мокрый.

Теперь я переселяюсь в Ваши стихи и уже заперлась на ключ. Обнимаю, целую, хочу почаще писем.

Ваша Вега

96.

5 января 1980

Дорогая Светлана,