Норвежский лес

– А ты – странный, – с легким восхищением сказала Мидори, наклонив голову набок.

– Разве?

– Во всяком случае, отец просил тебя позаботиться обо мне.

– Что, правда?

– Конечно, правда. Я это чувствую. Инстинктивно. И что ты ответил?

– Я не знал, что сказать. Ну, вроде, не переживайте, все нормально. Я побеспокоюсь и о билетах, и о Мидори.

– То есть, пообещал отцу… заботиться обо мне, – сказала Мидори и серьезно посмотрела мне в глаза.

– Да нет же, – суетливо прервал я. – Я же тогда и не понял толком, что к чему…

– Не переживай. Это шутка. Я просто немного над тобой пошутила, – сказала Мидори и засмеялась. – Ты в эти минуты такой милый.

Допив кофе, мы вернулись в палату. Отец продолжал крепко спать. Если совсем близко, то слышалось его сонное дыхание. Дело шло к вечеру, и свет за окном окрашивался в мягкие тихие тона, осенние уже по-настоящему. На провода уселась, посидела и унеслась прочь стайка птиц. Мы с Мидори забились в угол палаты и тихо беседовали. Она посмотрела на мою руку и предсказала:

– Ты проживешь до пятисот лет, будешь трижды женат и погибнешь в аварии.

– Неплохая судьба, – ответил я.

В пятом часу проснулся отец. Мидори села в изголовье, промокнула пот, дала попить, спросила, как голова. Пришла медсестра, измерила температуру, пометила, сколько раз больной помочился, проверила капельницу. Я тем временем уселся на диван в комнате отдыха и посмотрел прямой репортаж футбольного матча.

– Ну, мне пора, – сказал я, когда пробило пять. Затем обратился к отцу: – Мне надо идти на работу. С шести до половины одиннадцатого продаю пластинки на Синдзюку.

Он посмотрел на меня и легонько кивнул.

– Послушай, Ватанабэ, я не знаю, как это сказать, но я очень благодарна тебе за сегодня. Спасибо, – сказала Мидори, провожая меня до выхода из больницы.

– Да не за что, – ответил я. – Если понадобится, могу приехать в следующее воскресенье. Мне хотелось бы опять увидеться с твоим отцом.

– Серьезно?

– Все равно в общежитии, по большому счету, делать нечего. А здесь можно поесть огурцов.

Мидори скрестила на груди руки и постукивала каблуком по линолеуму.

– Сходим опять куда-нибудь выпить? – сказала Мидори, слегка наклонив голову набок.

– А порно-кинотеатр?

– Посмотрим кино и поедем выпивать, – ответила она. – И, как всегда, будем сполна говорить о всяких непристойностях.

– Не мы, а ты, – возмущенно поправил я.

– Какая разница? Во всяком случае, за этими разговорами напьемся в стельку и в обнимку пойдем назад.

– Что будет дальше, я примерно представляю, – вздохнул я. – Я буду тебя убалтывать, а ты – ни в какую.

– Хм-м.

– Ладно, приезжай, как сегодня утром. В следующее воскресенье. Вместе и поедем.

– Юбку длиннее надеть?

– Да.

Но в следующее воскресенье в больницу мы не поехали. Отец Мидори умер в пятницу утром.

В полседьмого позвонила Мидори. Я накинул на пижаму халат, спустился в вестибюль и взял трубку. Бесшумно лил леденящий дождь.

– Отец умер, – тихо сказала Мидори.

– Я могу помочь?

– Спасибо. Все нормально. Мы привыкли к похоронам. Просто хотела тебе сообщить. – И она тяжко вздохнула. – На похороны не приходи. Не люблю я это. Вот где не хотелось бы с тобой встречаться.

– Хорошо.

– А ты правда сводишь меня в порно-кинотеатр?

– Конечно.

– На самый непристойный?

– Непременно подберу. Самый такой.

– Ладно, я сама позвоню, – сказала Мидори и положила трубку.

Но пропала на целую неделю. Мы не виделись на занятиях, она не отвечала на мои звонки. Каждый раз, возвращаясь в общежитие, я проверял, нет ли каких-нибудь сообщений. Но никто не звонил. Однажды ночью, выполняя данное слово, я попробовал мастурбировать, думая о ней, но толком ничего не получилось. Тогда я переключил свои мысли на Наоко, но в этот раз ее облик тоже не помог. Как нелепо все. И я бросил это занятие. Выпил виски, почистил зубы и лег спать.

В воскресенье утром я написал письмо Наоко. Рассказал об отце Мидори. Как ходил проведать отца однокашницы и съел там оставшиеся огурцы. Отец увидел, как аппетитно я их грызу, попросил себе тоже и с хрустом съел. Но, в конце концов, через пять дней на рассвете умер. Я до сих пор отчетливо помню тихий хруст, когда он грыз огурец. Смерть человека оставляет после себя маленькие удивительные воспоминания.

Еще я написал:

Просыпаюсь по утрам и думаю о тебе, о Рэйко, о птичнике. О воробьях, голубях, попугаях, индюшках и кроликах. Вспоминаю желтый плащ с капюшоном, который ты надела дождливым утром. Очень приятно думать о тебе в теплой постели. Будто ты рядом – свернулась калачиком и сладко спишь. Прекрасно, если бы так было на самом деле.

Иногда мне становится нестерпимо грустно, но в целом жизнь течет своим чередом. Подобно тому, как ты каждое утро прибираешься в птичнике и работаешь в поле, я тоже каждое утро завожу свою пружину. Пока встаю с постели, чищу зубы, бреюсь, завтракаю, переодеваюсь, выхожу из общежития, иду в институт – делаю тридцать шесть оборотов. А сам думаю: пусть и этот день пройдет не зря. Долго не обращал внимания, но в последнее время стал разговаривать сам с собой. Завожу пружину и что-нибудь бурчу себе под нос.