Норвежский лес

Очень жаль, что я не могу тебя видеть. Но не будь тебя, моя токийская жизнь оказалась бы куда тяжелее. По утрам думаю о тебе в постели и говорю себе: нужно завести пружину и не вешать нос. Стараться здесь так же, как ты стараешься там.

Но сегодня – воскресенье. День без пружины. Покончив со стиркой, я пишу тебе в своей комнате письмо. Вот допишу, наклею марку, брошу в почтовый ящик, и до вечера совершенно свободен. По воскресеньям я не учусь. Я успеваю это делать в обычные дни – в перерывах между лекциями иду в библиотеку и занимаюсь. Поэтому на воскресенье ничего не остается. Воскресный полдень тихий, мирный и… одинокий. Я в одиночестве читаю книги, слушаю музыку. Бывает, пытаюсь вспомнить те дороги, по которым мы гуляли в воскресные дни, когда ты жила в Токио. Даже твою одежду могу вспомнить до мелочей. В такие минуты я много о чем вспоминаю.

Передавай привет Рэйко. По вечерам мне так не хватает ее гитары.

Дописав письмо, я сбросил его в почтовый ящик в двухстах метрах от общежития, зашел в соседнюю булочную, купил сэндвич с яйцом и колу и съел на скамейке в парке. Можно сказать, пообедал. В парке мальчишки играли в мяч, и я, чтобы убить время, понаблюдал за ними. Осеннее небо с каждым днем становилось все выше и голубее. Случайно задрав голову, я увидел: параллельно, как по трамвайным рельсам, движутся ровно на запад два самолета. Я подобрал и бросил обратно подскочивший ко мне «фол». Дети сняли кепки и поблагодарили. Как и во всем детском бейсболе, тут преобладали подачи и перебежки.

Спустя время я вернулся в комнату и принялся за книгу, но не мог на ней сосредоточиться, и, глядя в потолок, стал думать о Мидори. Ее отец, видимо, всерьез пытался попросить, чтобы я позаботился о Мидори. Хотя что он имел под этим в виду, мне было неизвестно. Скорее всего, он меня с кем-то перепутал. В любом случае, в пятницу утром, когда лил холодный дождь, он умер, и теперь уточнять смысл его слов было уже поздно. Я представил, что перед смертью он усох еще сильнее. И стал в печи крематория прахом. После себя оставил неприметную книжную лавку в неприметном торговом квартале и двух дочерей, из которых как минимум одна – чудачка. Что это была за жизнь? – думал я. И о чем он, лежа на больничной койке с искромсанной и помутневшей головой, думал, глядя на меня?

Мне стало невыносимо грустно от мыслей об отце Мидори. Я раньше обычного снял высохшее белье и поехал на Синдзюку побродить, чтобы убить время. И облегченно вздохнул в воскресной сутолоке оживленного квартала. В переполненном, как утренняя электричка, книжном магазине «Кинокуния», купил «Свет в августе» Фолкнера, зашел в самый громкий джаз-бар, где, слушая пластинки Орнетта Коулмена и Бада Пауэлла, пил горячий и крепкий, но невкусный кофе и читал только что купленную книгу. В полшестого закрыл ее, вышел на улицу, слегка перекусил и вскользь подумал, сколько десятков или сотен раз повторится такое воскресенье. «Тихое мирное одинокое воскресенье», – попробовал сказать я вслух. По воскресеньям я не завожу пружину.

Глава 8

В середине следующей недели я глубоко порезал осколком ладонь. Не заметил трещины в перегородке стеллажа. На удивление сильно шла кровь, она капала под ноги, и вскоре на полу натекла целая лужа. Управляющий принес несколько полотенец и сильно затянул ими рану вместо бинта. Затем сел на телефон и выяснил, какие центры «скорой помощи» работают ночью. Бестолочь, но в этой ситуации действовал оперативно. К счастью, больница оказалась поблизости, но пока мы до нее добрались, кровь просочилась через полотенце и начала капать на асфальт. Люди, шарахаясь, уступали дорогу. Поди думали, что рану я получил в какой-нибудь драке. Боли не чувствовалось, и только безудержно шла кровь.

Врач невозмутимо размотал полотенце, перетянув запястье, остановил кровь, обработал и зашил рану и велел прийти завтра. Когда я вернулся в магазин, управляющий отправил меня домой, сказав, что рабочее время мне зачтет. Я сел в автобус и вернулся в общежитие. Решил заглянуть к Нагасаве. Видимо, из-за раны меня переполняло настроение с кем-нибудь поговорить, к тому же, как мне показалось, мы с ним давно не виделись.

Он был в комнате – смотрел урок испанского языка по телевизору и пил пиво. Заметив мою перебинтованную руку, поинтересовался, в чем дело. Я ответил, что поранил руку, но рана не опасная. Тогда он спросил, буду ли я пиво. Я отказался.

– Подожди немного, скоро закончится, – по-испански сказал Нагасава, тренируя произношение.

Я вскипятил воду и заварил пакетик чаю, пока испанка зачитывала пример:

– «Такой сильный ливень – впервые. В Барселоне смыло несколько мостов».

Нагасава повторил его вслух, а потом заметил:

– Что за вздор? Ну почему все примеры в курсах иностранных языков – сплошь такие идиотские?

Передача закончилась, Нагасава выключил телевизор, достал из маленького холодильника банку пива и выпил.

– Я не помешал? – спросил я.

– Мне? Нет, конечно. Наоборот, я помирал со скуки. Может все-таки пива?

– Нет, спасибо.

– Это… на днях объявили результаты экзаменов… Выдержал, – сказал он.