Нова Проспект (СИ)

«Ради чего? — эльф сверлит дыру в ее голове. — Таким, как он, суждено умереть. Такие, как он, рождены умереть во благо других. Сделай ему одолжение!»

«Я — Владычица времени и Пространства, — отвечает Цири. — И я решу, что ему суждено».

«Кем ты себя возомнила? — спрашивает Карантир. — Владычицей судеб? За такую гордыню дорого платят. Ты — всего лишь инструмент в руках Предназначения».

Цири не отвечает; ее распирает от силы, которую вкачивает в нее маг. Она еще никогда не чувствовала себя такой могущественной и такой ничтожной.

И в ее власти нужным образом спутать нитки времени. Потянуть так, чтобы Адам выждал удачный ракурс и не спустил летающего робота на наемника слишком быстро. Время следует за силой Старшей Крови, послушно прогибается, и она склеивает две реальности, как опытный знахарь, заменяя одну Фариду — другой, той, что не попала в больницу, той, что довезла Адама до острова-тюрьмы. Пришить кусок туда, вырвать кусок отсюда. Цири — единственное связующее звено между двумя реальностями.

Цири не сомневается: Фарида его спасет. На ручном управлении прорвется к острову, запустит дронов-спасателей, спасет то, что осталось от обожженного кислотой, разбитого и искалеченного Адама — считай, один лишь торс. Фарида любит Адама самой страшной любовью — той, что не требует ответа. Цири видит это. Отсюда ей все видно.

Она — Владычица времени и Пространства.

Время останавливается. Нарисованное Цири полотно завершено, и оно — совершенно. Вопреки своей собственной судьбе, вопреки всем вероятностям, Адам будет жить.

Будет жить. Будет?..

Нарисованное полотно перекидывается на нее саму, как вероломное создание, обратившееся против своего создателя. Опутывает ее нитями времени, и щиколотки Цири трескаются, как стручки сгнившего дерева, змей Уроборос вонзает зубы в собственный хвост.

Она не чувствует боли. Оцепенев, остолбенев, Цири просто наблюдает, как пески времени окутывают ее ноги, и бледная, покрытая синяками кожа темнеет.

И покрывается золотом.

Цири все уже понимает, просто еще не успевает осознать. Все в мире имеет цену; но настоящую цену называют только после завершении сделки.

«НЕТ, — раздается в голове голос Адама, — ЦИРИ, НЕТ, НЕТ, НЕТ!»

Она видит темные пятна жуткой, обжигающей вины, окутавшей его сознание. Он — не успел. Выжидал время для Фариды, пока гигантский кибернетический кулак Барретта приземлился ей прямо на щиколотки. Достаточно огромный, чтобы захватить сразу две.

Адам никогда себе этого не простит. «Я ненавижу тебя, слышишь? — слышит она свой собственный голос. — Ненавижу тебя за то, что вы со мной сделали».

Цири опускает взгляд вниз, на блестящие черные ноги, на гордость Шарифа — сверхлегкий углепластик с выкидными лезвиями «из мономолекулярной материи последнего образца», и забывает, как дышать.

Немного жертвенности. Одна капля жертвенности на проверку оказывается бездонным колодцем. Сунул туда ногу — попробовать воду, не слишком горячо ли — а тебе ее уже оттяпали.

И поздно возмущаться «я ведь хотел всего лишь одну капельку!», потому что жертвенность сама назначает свою цену.

*****

Она лежит посреди пустоты, пялясь в бесконечность. Они напоминают ей:

МЫ СОГЛАСНЫ

Теперь и Цири согласна умереть. Лучше так, чем заживо гнить с имплантами, чье устройство не предназначено для путешествий между мирами. Шариф пытался обмануть законы природы, покрыв их двимеритом; но перед прыжками через миры и тот бессилен.

«Мы умрем, Zireael, — говорит Карантир. — Ты готова?»

«Да, — отвечает Цири, — Я готова».

Если худшее неизбежно, то пусть оно случится. Пусть придет небытие и покончит с тиранией надежды. Что-то, в конце концов, начинается, а что-то кончается. А что-то не имеет ни начала, ни конца.

Цири смотрит на мир, который принесет в жертву, в сплетения его времени и пространства, на его кровожадных богов. Впивается в его кровь и кожу, в его детей, мужчин и женщин, в пневму его бытия. Он могуч, этот далекий, неизведанный мир, могуч и страшен.

Осталось только перенаправить флюгель. Заменить одну дверь — другой. Подточить барьер, отделяющий одну реальность от другой.

Древняя энергия наполняет ее, выворачивая мускулы, проникая в ткани и кости, впиваясь в само ее естество. Энергия становится ей: они неразделимы. Цири чувствует, как дотла нагревается кожа, и кричит.

Такой крик способен пронзить саму пелену времени.

*****

Карантир умирает первым, став предпоследней жертвой своего собственного кровавого ритуала. Как провод, через который пустили слишком много тока. Лопается, как надутый шарик, распираемый невидимым глазу пламенем. Звенят раскаленные добела осколки железной руки.

А Цири они решают показать на прощание лица.

И на этих лицах вообще не было ничего, кроме глаз. Зато глаз — мириады, и по бокам головы тянулись ряды щелок без век и ресниц. Возможно, их были мириады, но, чтобы узнать это наверняка, не хватило бы вечности, потому что Они не имели формы.

— Дайте мне умереть, — молит она. — Дайте мне умереть…

Ее голос делается жалостно тонким — мышиный писк, а не голос.

ТЫ ОТКРЫВАЕШЬ ДВЕРИ

МЫ ЛЮБИМ ТЕБЯ

ТЫ БУДЕШЬ ЖИТЬ

ТЫ БУДЕШЬ СЛУЖИТЬ НАМ