Эпоха крестовых походов XI–XIII вв. стала своего рода периодом равновесия сил между Востоком и Западом. В это время все еще сохранялось преимущество Востока и ярко выраженная зависть европейцев в отношении мусульманских богатств и условий жизни. Например, Джон Уиклиф, чья деятельность приходилась на вторую половину XIV в., писал, что Европа взирает на мусульманский Восток, как в самой Европе низшие сословия на высшие: с завистью, негодованием и надеждой поживиться за их счет. В общем и целом еще сохранялась большая эффективность, организованность, «культурность» восточного феодализма по сравнению с западным. К XVI в. это преобладание было утрачено, а сама отлаженность, монолитность и большая устойчивость феодализма на Востоке превратилась в препятствие его дальнейшему развитию, а главное, потенциальному преобразованию. Сдерживалось развитие капиталистических элементов в недрах феодального общества, и возрастали кризисные явления. В то же время на Западе феодализм эволюционизировал, а кое-где уже изживался, открывая путь более динамичному обществу. В дальнейшем западная цивилизация, более молодая, стремившаяся к экспансии и нуждавшаяся в ней, победила богатый и, главное, самодостаточный Восток.
Итак, ни в социально-экономическом, ни в каком-либо другом аспекте было бы неправильно объяснять опережающий темп развития Запада (и как постепенный процесс XVI–XIX вв., и как явление наших дней) каким-то одним фактором: качеством той или иной цивилизации и такими ее «важнейшими» составляющими, как «динамизм и свобода» западного человека; тем, что он являлся «самостоятельным и независимым индивидом, обладавшим личными правами и привилегиями», к тому же проникнутого идеей «христианской богочеловечности и бесконечного самосовершенствования». Не так уж свободен и самостоятелен был человек на Западе в XVI–XVII вв., в эпоху его полного подчинения церкви, сеньору, монарху. Конечно, у дворянства были «личные права и привилегии», но никакому особому социальному «динамизму» они не способствовали, так как понимались именно как право не работать, не заниматься «презренным» сельским или ремесленным трудом, каковой оставался печальной «привилегией» бесправного большинства. Притом, это большинство никаким стимулом, кроме страха умереть с голоду или, в лучшем случае, бескорыстного побуждения к творчеству, к данному труду не поощрялось.
Что же касается наиболее просвещенной части дворянства и других слоев общества, которые иногда и в средние века вспоминали о естественных для человека правах и свободе, то они даже в XVI–XVII вв. обычно терпели поражение в борьбе с господством духовенства, незыблемой феодальной иерархией и властью короля, а также – религиозным фанатизмом невежественной черни, заменявшим в те времена общественное мнение. Пытки, казни, суды и костры инквизиции тогда определяли лицо Европы. Возможно, лишь в некоторой степени исключениями являлись Голландия и Англия, превратившиеся в XVI–XVII вв. в оплоты протестантизма, протестантской этики и постепенно внедрявшихся в местное общество экономических и, в меньшей степени, прочих свобод. Но не стоит забывать о том, что и у протестантов в то время суды, костры и расправы с инакомыслящими были обычным делом, а религиозный фанатизм совершенно подавлял свободу личности.
Иными словами, не представляется верным объяснять уход Запада в отрыв и отставание Востока каким-то особым «динамизмом», самостоятельностью и индивидуализмом «человека Запада». Вплоть до XVIII–XIX вв. (в зависимости от степени развития европейских обществ) человек западного общества был зависим от церкви, местной общины (сельской или городской), власти монарха, своего положения в структуре общества и определяемой всем этим собственной ментальности. В данном случае имеет место неоправданная «модернизация» исторической реальности, перенесение на ситуацию XVI–XVIII вв. того, что не было фактором эволюции XVI–XIX вв., а само явилось результатом, итогом этой эволюции.
Безусловно, сравнительно более высокий уровень материального благосостояния Востока не побуждал его жителей так заботиться о производстве и его всемирном развитии, как жителей Европы, находившейся, как уже отмечалось, в худшем положении. Поэтому-то, даже весьма ценные изобретения, бывшие достоянием Востока, европейцами были использованы более рационально и действенно: бумагу, когда-то изобретенную в Китае, Европа, наладив ее производство у себя (с помощью арабов в Испании XII в.), с XV в. уже экспортировало на Восток. То же самое произошло с сирийским стеклом и оружием (знаменитую дамасскую сталь лучше сумели делать в Толедо), с китайским порохом, компасом, персидскими тканями. Изобретенные в Китае и впервые примененные в XIII в. монголами пушки уже в XVI в. применялись европейцами (португальцами) против тех же китайцев, став при этом значительно совершеннее.