Новаторы

Через три с половиной года XVIII съезд партии имел все основания подчеркнуть историческое значение стахановского движения. «Оно привело к мощному подъему производительности труда в промышленности и в других отраслях народного хозяйства. Производительность труда в промышленности за вторую пятилетку увеличилась на 82 процента против 63 процентов по плану, а в области строительства производительность труда за этот период увеличилась на 83 процента против 75 процентов по плану второй пятилетки».

Впервые в истории СССР рост производительности труда происходил столь высокими темпами!

Пожелание Серго было осуществлено. Вышли в свет книги Алексея Стаханова, Александра Бусыгина, Ивана Гудова, Евдокии Виноградовой и других запевал социалистического соревнования. Стаханов, как советовал Серго, был приглашен в Москву, его поселили в гостинице «Москва», и я беседовал с ним по десять часов в день, делая записи для книги. Стаханов говорил, что ему легче было бы ставить новые рекорды в шахте, чем «разговаривать под стенографисток».

Приведу отрывки из записей рассказа Стаханова, сделанных 35 лет назад.

«Жизнь у меня обыкновенная, простая.

Я сам из-под Орла. Родился в 1905 году, в деревне Луговой Островской волости Ливенского уезда Орловской губернии. Отец мой, Григорий Варламьевич Стаханов, не имел ни кола ни двора. Женившись, он перешел жить в хозяйство моей матери Анны Яковлевны. В семье, кроме меня, были две сестры: старшая, Ольга, родилась в 1904 году, а в 1912 году родилась младшая — Пелагея.

В детстве не помню ни одного светлого дня.

В 1914 году отца забрали на фронт. Девятилетним мать отдала меня внаймы кулаку. Вся плата была — харчи и вспашка четырех десятин нашей земли. Даже штанов не дал хозяин, и ходил я вечно в лохмотьях.

Вставал с зарею, целый день пас скот, а вечером работал во дворе. Зимой ухаживал за скотом, убирал конюшню. Когда ложился спать, не чувствовал ни рук, ни ног.

В 1915 году я вернулся к матери, но дома нечего было есть, да и нечего было делать. Единственную лошаденку царские власти забрали для армии.

Одиннадцати лет меня отдали подпаском, где я проработал три сезона подряд. Платы опять же никакой, работал за харчи, которые мне давали каждый день в другом дворе.

Тогда же на зиму поступил в школу. Проходил три зимы; и хотя было очень трудно, я все же научился читать, писать, узнал четыре действия арифметики.

Февральскую и Октябрьскую революции я мало помню. Мне едва было двенадцать лет, да что я тогда понимал? Запомнилось только одно: когда пришла весть, что скинули царя, наши мужики первое, что сделали, — пошли разносить имения помещиков Пожидаева, Попова, Адамова, Карцева, Ефанова и других.

Однажды вместе со взрослыми пошла группа мальчуганов, среди них и я. Мы забрались в помещичий дом Адамова, полезли в подвал и нашли там много старых конторских книг. На них мы и набросились. Писать было не на чем, а тут бумага для занятий.

Помню большую радость, которая охватила всю деревню, когда прочитали декрет Советской власти о передаче помещичьей земли в пользование крестьянам. И мы, дети, разделяли радость взрослых.

Всю землю помещика Попова роздали крестьянам, его усадьба перешла к государству. Помещичий сад Пожидаева передали Союзу учителей города Ливны. В этот сад я поступил сторожем.

Запомнился мне октябрь 1919 года. Белые наступали по всему фронту. Отчетливо помню месяц деникинской власти в нашей деревне. Все замерло, как на кладбище. Только кулачью было приволье.

Незадолго до прихода белых вернулся домой мой отец. Еще в 1915 году он попал в плен в Австрию, и продержали его почти четыре года. Много горького он нам рассказывал про австрийский плен. А тут новые мытарства от белых. Деникинцы бессовестно грабили крестьян, забирали буквально все: хлеб, лошадей, коров, свиней, овец, домашнюю птицу, одежду. Пришли они и к нам в дом. Отец не стал отдавать последнее. Деникинцы плетками избили его до крови.

Вся деревня радостно встречала возвращение красных. Наступила новая пора.

Конечно, не все сразу пошло хорошо. И у нас дома не все было гладко. Правда, зимой 1919 года отец купил лошадку — помог комбед. Сами начали вести хозяйство. Вскоре отца избрали председателем сельской кооперации, и весь 1920 и 1921 годы я жил при отце, помогал ему в хозяйстве. Но вот голод 1921 года опять выбил нас из колеи. Есть было нечего, топить было нечем. Вместе с отцом мы уходили в лес рубить дрова и этим зарабатывали себе топливо. Работая в лесу, в сырости и холоде, отец тяжело заболел и летом 1922 года умер.

Не успели мы опомниться от тяжелой утраты, как в том же году, осенью, умерла мать. Остался я с двумя сестренками. Старшей было восемнадцать, мне шел семнадцатый, младшей было десять.

Чтобы существовать, в 1923 году батрачил на кулацкой мельнице. Летом кулацкий хлеб косил, убирал, молотил, а зимой в конюшне, да еще хозяин заставлял самогон варить ему. Плата была — харчи и три рубля в месяц. Проработал я у кулака более трех лет. Про учение, про книжки и говорить нечего было.