Новаторы

Когда я пришел в шахту, еще существовала старая, нетоварищеская привычка разыгрывать новичков. Вот вагонетка сошла с рельсов. Чтобы ее поставить на место, надо лечь в нее, поднять ноги и, упираясь ими в потолок, спиной перегибаясь, передвигать вагонетку. Это называется сделать «лимонадку». Когда у меня впервые забурилась партия, мне сказали, чтобы я пошел к стволу и принес… «лимонадку». Не зная, что это такое, и стараясь быть послушным, немедленно отправился. Спрашиваю у стволового: «Где мне взять лимонадку». Он смеется и показывает на огромное бревно, которое и четыре человека не поднимут. Вернулся и сказал, что лимонадку я нашел, но принести сам не могу. Прошу пару человек на помощь. Тогда поднялся дикий хохот. Коногоны от смеха за животы держатся, а я ничего не пойму. Потом мне рассказали, в чем дело, и стало очень обидно. Я считал несправедливыми насмешки над новым человеком. И дал себе зарок никогда этого не допускать. За время работы в шахте через мои руки прошла масса людей, и всегда я их оберегал от злых шуток.

Первая упряжка (смена в шахте зовется «упряжкой») была для меня уроком. Понял, что должен делать тормозной. К концу смены и лампочка перестала гаснуть. И шишки перестал набивать на лбу. Напарник похвалил меня и сказал: «Дело будет».

Выехали на-гора, то есть на поверхность. Случайно увидел свое лицо в стекле окна нарядной. Весь в угле, блестят только белки глаз и зубы. Мой белый костюм, конечно, нельзя было узнать, я перестал выделяться, и никто уже не обращал на меня внимания. Я стал похож на всех тех, кто глубоко под землей добывает, как пишут в газетах, «черное золото».

Золото золотом, но вот вопрос — как умыться и переодеться? Я не знал, что возле шахты есть баня. Пошел, как есть, грязный, домой. Там опять насмехаются. Пришлось взять с собой чистую одежду и пойти в баню.

На другой день, когда спустился в шахту, я уже был вроде своим человеком. Сам запрягал лошадь. Спешил скорее прицепить партию порожняка и мчался на участок, чтобы побольше вывезти угля. Соревнования официального не было, но как-то само собой стремились лучше работать, тем более что от этого заработок увеличивался.

Тормозным я проработал три месяца. Жилось это время трудновато. Денег из деревни не привез — их не было, а зарабатывал мало.

Мать Романа Стаханова, где я квартировал, предложила мне столоваться у нее и запросила тридцать пять рублей. Я же всего в месяц мог заработать едва пятьдесят. Отказался, так как знал, что другим ребятам питание обходится рублей в тринадцать-пятнадцать. Она стала меня упрекать в неблагодарности: мол, сколько времени тебя на квартире продержали, а теперь ты на питание перейти не соглашаешься. Ушел жить к другому земляку, семейному рабочему Волкову. Он с меня брал 15 рублей в месяц за стол и квартиру. Тогда Роман Стаханов отказался работать со мной. Но я не испугался. Не хочешь — не надо! Пошел тормозным к другому коногону — Мирошниченко.

Проработал еще с полмесяца, а потом решил: чем я хуже других, и сам сумею коногонить. Заявил десятнику по движению. Тот сначала не соглашался — думал не справлюсь, а потом пустил меня на участок «Бераль-Восток» для испытания.

Нечего и говорить, что я в этот день старался работать изо всех сил. Обычно коногоны делали по пять заездов, а я сделал семь. Тогда десятник назначил меня коногоном на все участки: я должен был подменять тех, кто не выйдет на работу (тогда прогулы были частые). Потом я осел коногоном на участке «Бераль-Запад» и там проработал почти год.

Обращался с лошадьми хорошо, ведь с детства люблю их. Разговаривал с ними, и казалось, что лошади меня понимают. Подойдешь к Букету, скажешь ласковое слово, а он потрется мордой о плечо. Приносил ему с поверхности бутылочку сладкого чая и хлеба. Однажды показал, где ставлю чай. На следующий день Букет сам подошел к этому месту, ухватил бутылку зубами, задрал голову, выпил, а потом закусил булочкой. Букет отвечал мне взаимностью, частенько выручал из беды. Забуримся, тяжело самому поднять вагонетку и поставить на путь, тогда я подгоняю все вагоны один к одному, Букет сильно рванет, а я ставлю вагон на рельсы.

Коногоны на шахте считались самыми боевыми людьми. Это были задиры. Ходили с длинными кнутами, с большими чубами и носили фуражку набекрень. Как засвистит, бывало, коногон на коренном штреке, так некоторым молодым шахтерам даже страшновато становилось. Среди коногонов были и хулиганистые парни. Напьется, шумит, к девушкам пристает. Девчата замуж боялись выходить. Между тем у коногонов ухарство напускное. Это были в большинстве обыкновенные, хорошие ребята.

Много песен про жизнь и работу коногонскую распевалось на шахтах. Распевал их и я. Только песни были не те, что теперь. Пелись они все на жалобные мотивы. Самая известная дореволюционная песня коногонов — «Вот мчится партия с уклона», — слов всех точно не помню, но поется так: