Новеллы и повести. Том 2

«Только бы она больше меня не звала», — думал ты в долгие мучительные бессонные ночи, когда та идиотская мелодия лезла в голову вместе с десятками образов, образов Рины, каждый раз разных. Рины, танцующей с тобой, ее рука — в твоей, и Рины в постели Буби, Рины бледной и скромной в своем черном свитере и Рины элегантной, накрашенной, с вызывающим бюстом, притягивающим мужские взгляды, Рины твоей, Рины в твоих объятиях и Рины чужой, далекой, раздраженной и пресыщенной. «Только бы она больше не звала меня». Она не позвала, и ты был благодарен ей за это, потому что так тебе было легче перенести болезнь.

Когда ты снова ее встретил, успело пройти немало лет и многое изменилось, настолько изменилось, что тебе надо было встретить ее снова, чтобы понять — болезнь не прошла, а просто острая фаза перешла в хроническую.

Это было через год после Девятого сентября[21]. Ты спешил на какое-то заседание, и Катерина внезапно появилась перед тобой под цветущим каштаном, так внезапно, словно она была видением, а не живым существом. Она заметила тебя издали, слегка вскинула брови и тут же, радостно улыбаясь, пошла к тебе навстречу, элегантная, красивая и сияющая, точно обещание.

— Петр! Какая встреча…

— Да-а, — глупо промычал ты, не сразу опомнившись.

Она заметила твое смущение и, чтобы помочь, стала задавать тебе банальные вопросы, на которые ты с готовностью отвечал.

— Значит, научная работа… А я думала, что ты теперь важное начальство. Ну что ж, тем лучше. Ты ведь об этом и мечтал? А я окончательно бросила свою филологию…

— Видимо, выбрала второй вариант.

— Вот именно. Я вышла замуж за одного англичанина из миссии. Полгода назад. Он ужасно добрый и ужасно скучный. Ничего, говорят, Англия интересная страна. Через несколько недель мы уезжаем.

— Значит, и твоя мечта исполнилась.

— «Мечта», глупости. Надо же как-нибудь прожить эту жизнь.

Ты ничего не сказал, а она посмотрела на тебя и снова улыбнулась:

— А ты мой должник, помнишь?

— В каком смысле?

— В таком смысле, что одна девушка больше пяти лет назад просила тебя позвонить, а ты не позвонил. Девушка стала теперь замужней женщиной, но это не имеет значения.

Тогда ты первый раз посмотрел ей прямо в глаза, в упор, и сказал:

— Я ничего не забыл. Думаю даже, что я помню все лучше, чем ты. Ты была для меня тяжелой болезнью, и теперь я понимаю, что еще не выздоровел. Лучше не мучай меня. Давай говорить о чем-нибудь другом.

Она посмотрела на тебя удивленно, и по лицу ее прошла тень. Потом она опустила глаза:

— Я не знала, что до такой степени… Я никогда не хотела тебя мучать… И я тоже тебя любила…

— Да, да, я знаю. Давай говорить о чем-нибудь другом.

Но поскольку другие темы были уже исчерпаны, вы немного помолчали, пока ты не догадался протянуть ей руку и она не сжала твою руку, сначала неуверенно, а потом с каким-то нервным порывом, словно хотела притянуть тебя к себе, тут же, на бульваре, в зеленоватой тени цветущих каштанов.

«Может быть, все-таки надо было взять у нее адрес, — подумал ты, торопясь на свое заседание. — Может быть, таким способом я легче справился бы с болезнью». Но ты знал, что не избавишься от болезни ни этим, ни каким-либо другим способом и что единственный выход — снова привыкнуть к боли, потому что наступает момент, когда боль становится частью тебя самого, и тогда переносить ее, пожалуй, легче.

И вот уже много лет ты переносишь ее сравнительно легко. И может быть переносил бы еще легче, если бы следовал совету здешнего врача: «Не ищите боль. Когда вы ее не чувствуете, не ищите ее».

*

Дождь, сильный и серо-желтый, косыми струями падает с нависшего неба. Деревья в парке стали совсем черными, по аллеям шумно бежит вода. Человек в пижаме открыл окно и, перегнувшись через подоконник, смотрит на угол здания.

Уже больше десяти, а детей все нет. Только б они не вздумали приходить в этот дождь. Но если они придут, надо быть у окна, чтобы не заставлять их ждать под дождем.

— Вы становитесь совсем непослушным, — слышит он у себя за спиной голос врача.

Он вздрагивает и оборачивается. Потом быстро закрывает окно.

— Если вы будете все время простуживаться и часами прижимать свою печень к подоконнику, нам долго придется вас лечить.

— Дети могут прийти…

— Дети не придут. Заведующий распорядился вообще не пускать посетителей во двор. В конце концов, это инфекционная больница, а не санаторий.

Она раздражена — может быть, и ей за что-нибудь влетело, — но пытается скрыть свое раздражение.

— Ложитесь, я вас посмотрю.

Больной послушно вытягивается на кровати и задирает пижаму.

— Вы регулярно принимаете кортансил?

— Как часы.

— Спите?

«Сплю, но вижу старые сны», — думает он, но только кивает головой.

— Хорошо. И пожалуйста, не стойте больше у окна.

Врач выходит. Больной тут же встает и прижимается лицом к стеклу. Значит, дети не придут. Или, скорее, они пришли, а их не пустили. Как это жестоко, ни с чем отправить детей обратно в такой дождь.

Дверь снова открывается. Ну вот, теперь санитарка. Он с досадой оборачивается. Но женщина в белом халате — не санитарка.

— Мила!