Новеллы и повести. Том 2

Небо? Старик снова посмотрел ввысь, но уже ничего не увидел, кроме ворона, который медленно кружил над его головой, кроме руки Исмаила-аги, отгонявшей муху. Таким было сейчас его небо. Он даже не мог вспомнить, что ему в нем так нравилось.

— Исмаил-ага, что, твой слуга повезет меня в Филибе?

— Посмотрим, — встрепенулся Исмаил-ага. — Ты не тревожься.

— Я не тревожусь, но если я снова… Слугам доверять не следует… Здесь у меня кошель… Достань его, Исмаил-ага…

Он указал на карман штанов — скорее глазами, чем рукой.

Исмаил-ага медлил. Ему было сейчас не до денег. Старик вот-вот умрет. Везти его в Филибе незачем, и что с ним делать — непонятно. Кроме того, ага собирался сказать ему о бабке Хаджийке и внучке и все откладывал, ибо весть эта была бы кунаку и радостью и укором.

— Вытащи его, Исмаил-ага…

Штаны были в нечистотах, оттого что старик полз по улицам, но Исмаил-ага подчинился. Стараясь не глядеть, он сунул руку в карман и вытащил кожаный кошель. Кошель был увесистым и влажным. Верно, его вырыли из-под восьмой бочки, той, с десятью обручами.

— Пусть у тебя будет, Исмаил-ага, — сказал старик. — Пересчитай их, как перед аллахом. Он нам будет свидетелем. Ты заплатишь лекарю, потом сделаем подсчет.

4

Все это были пустые слова. Никуда не собирался везти ага своего умирающего кунака — ничего он на него не потратит, и не надо будет ничего подсчитывать. И так как старик не говорил, что делать с его золотом после смерти, кому его передать, а спрашивать об этом самому тоже было неудобно, оно так или иначе должно было достаться аге, и — аллах тому свидетель — другого выхода не было. Пожелай он только, и это золото станет его без кровопролития, без обмана, и все же оно будет связано со смертью. Со смертью, которая поджидала где-то поблизости вместе с воронами, сидящими на ветвях орехов, и которую только Хаджия еще не видел. А сколько других смертей видели эти монеты! Сколько могла порассказать каждая! О мирных смертях, с завещаниями, и о смертях от ножа, когда люди трепыхаются, как цыплята, все вокруг забрызгивая кровью…

Нередко размышлял Исмаил-ага о темных, запутанных путях светлого золота. Часто по ночам, когда он сидел, поджав ноги, на ковре и считал свое золото, а пламя свечи, тысячекратно умноженное, плясало, отражаясь в каждом золотом, он спрашивал себя: откуда, через какие руки дошла до него хотя бы вот эта старая, стертая монета, с буквами неизвестного ему государства, с ликом неизвестного ему правителя? Самые старинные монеты, впитавшие в себя за столетия несметное число горящих человеческих взглядов, были отполированы пальцами и содержали меньше всего медных примесей. Они вспыхивали редкими, но сильными и таинственными огоньками, рассеянными среди более слабых, — так ярких, сильных звезд на небе меньше, чем бледных и слабых, но они никогда не теряются среди них.

И нередко, склонясь над такой яркой, таинственно мерцающей звездой в центре какого-нибудь золотого созвездия, раскинувшегося на темном небе ковра, он видел историю этого золота. Видел, как убивают друг друга золотоискатели, напав на жилу, как умирают один за другим те, кому золото доставалось потом, — купцы, разбойники, солдаты, полководцы, побежденные более молодыми и более сильными купцами, разбойниками, солдатами и полководцами. Его прадед, Алтын-спахилы, «золотой спахия», рассказывал будто бы, каких знатных людей и в каких землях зарезал он, пока собирал свое богатство. Имя прадеда помнили, но точно так же, с той же гордостью и умилением поминали у них в роду и имя графа Андраши, сильного и доблестного рыцаря, зарубленного в честном бою под Будапештом… Словно кровь, благородство и золото двух родов слились в тот страшный час воедино, чтобы так, вместе, продолжать жить в Устине… Однако не все были графами, чтобы их помнили, и не все были рыцарями-спахиями, чтобы рассказывать о своих победах…

Хаджия улыбался, точно во сне, и из уголка его губ тоненькой струйкой стекала кровь. Приходилось ли ему размышлять о путях своего золота? Не оно ли помогает, ему сейчас не замечать смерти? Не оно ли мешает ему умереть, как подобает такому человеку, как он?

Исмаил-ага против воли держал в руках кошель и пристально его рассматривал. Он давно знал, что у золота особый вес, но только сейчас понял, что это значит. Кошель оттягивал руки, словно отрезанная человеческая голова. И он держал его на отлете, как бы боясь запачкаться кровью. Но, несмотря на это, не развязанный еще кошель будоражил его, издавая тихий, ласковый шелест, светлый шепчущий звон, звон этот проникал в пальцы, и кровь разносила его по жилам.

Глава пятая

1

На церковном дворе, там, где кончался настил из каменных плит и начиналась крапива, на припеке у ограды все еще лежал желтый, чахоточный Учитель. Он лежал как живой, голова его не была отрезана, но рукоять пистолета выскользнула из ослабевшей руки, а цепочка часов уже не блестела из-под расстегнутого сюртука. Кончилось время Учителя. Часы его, верно, отмеряли сейчас время кого-то из победителей.