Новеллы и повести. Том 2

Они любили сидеть на этой террасе возле ограды, особенно когда здесь было безлюдно. Внизу, под крутым спуском, было море, а возле него — дома с посеревшими от времени деревянными стенами, старые и похожие друг на друга, с решетками на узких оконцах и ставнями, которые никогда не закрывались. Да, дома не закрывали глаз, смотревших на море, на его тихую красоту и страшную ярость. Им хотелось видеть все, потому-то они и столпились на самом берегу.

Оба любили сидеть на песке, опустив ноги в воду, или на скалах, где их обдавали соленые брызги, или в скудной тени дикого орешника и колючих кустарников — во многих местах, где никто из них и не подумал бы сидеть один. Но когда они были вдвоем, они в любом месте могли сидеть бесконечно долго.

— Смотри-ка, твой нос опять уже облупился, — сказал Нико, играя ее пальцами.

— Каждый год кожа слезает, — сказала девушка.

— Надо наклеить кусочек бумаги. Иначе будет все время лупиться и болеть.

Девушка посмотрела на него. Нико улыбался.

— Как же… Жди!

— Верно говорю — бумажку… От этого ты не подурнеешь.

Девушка невольно дотронулась до носа. Их взгляды встретились. Она покраснела, и оба рассмеялись.

— Никакой бумажки! Пройдет и так.

— Нет. Вот откроют писчебумажный магазин, я куплю клею. Сделаю так, что будет незаметно, и ты останешься такой же красавицей.

— Не хочу, — сказала девушка.

— Захочешь. Жаль ведь твой славный носик. Лучше даже приклеить бумажку сапожным клеем, крепче будет. Возьму у Яни-сапожника.

Девушка вырвала руку.

— Ты перестанешь?

— Если ты настаиваешь… Не понимаешь, когда тебе желают добра.

Нико улыбался краешками губ, девушка пристально смотрела на него и молчала, глаза ее потемнели.

— Ладно, не буду, — сказал он. — Положи руку на стол.

Она положила руку и снова почувствовала прикосновение его пальцев. Но сейчас она смотрела на его шею, выступавшую над вырезом тельняшки. Матросская тельняшка — в синих и белых полосах, ослепительно чистых, а шея — коричнево-черная.

— У тебя красивые пальцы, — сказал Нико. — Тонкие и длинные.

Она в первый раз заметила золотистые волоски, выступавшие из-под тельняшки. Они блестели на фоне темной кожи, словно кованые золотые нити. Она видела их впервые и не могла оторвать от них взгляда.

— Такие пальцы бывают у музыкантов, — сказал Нико.

Она молча продолжала смотреть на кудрявые золотистые нити, выступавшие из-под тельняшки.

Нико поднял голову — все это время он разглядывал ее пальцы — и удивленно спросил:

— Ты меня слышишь?

Девушка покраснела, поняв, как ей трудно отвести взгляд от этой темной шеи.

— Слышу, — тихо сказала она.

— Почему же тогда молчишь?

— Я не поняла тебя.

— Я говорил о твоих пальцах.

Она опять взглянула на полукруг загара. Кожа была темной, но тоже блестела, как золотая. Девушка снова покраснела и с усилием отвела глаза.

— Я играю на скрипке.

— Вот как? Я не знал.

— Сюда я ее не беру.

— Почему?

— Специально. Увлекусь игрой и не увижу моря, — улыбнулась она.

— Очень бы хотелось послушать, как ты играешь.

— Когда-нибудь услышишь, — задумчиво сказала девушка.

Нико взглянул на нее и снова склонил голову к ее пальцам. Неожиданно он испытал желание прикоснуться губами к этим пальцам, к перламутру ногтей. Он даже сделал неуловимое движение, такое легкое, что никто, кроме него, не мог бы его заметить. Но девушка молчала. Он подумал, что она угадала его желание, почувствовала этот неуловимый порыв и поэтому теперь смотрит на него пристально и удивленно. Ему даже показалось, что ее пальцы чуть дрогнули в его руке и снова замерли. Он хотел поцеловать их, но не мог и не знал, как это сделать. Рыбаки, среди которых он вырос, не целовали руки женщинам. Ему стало неловко, он понимал, что не только неумение останавливает его. Теперь он уже не смел поднять голову, потому что тогда встретился бы с ее глазами.

Девушка внимательно смотрела на его голову. Каждый волосок его длинных русых кудрей блестел, и все сливалось в чудное сияние, какое-то нереальное и чуждое осязаемому и привычному миру, шумевшему вокруг. Она думала, откуда взялась эта светло-русая голова здесь, на берегу моря, где люди рождаются смуглыми или становятся смуглыми под солнцем и солеными ветрами. Эти русые пряди, наверное, очень мягкие, как волосы ребенка, как детская рука. А может быть, они и не такие мягкие? Это легко можно бы было проверить, но коснуться их у нее не хватало смелости.

— Эй, русоголовый! — позвала девушка. Ей казалось, что он совсем забыл о ней, а видел и помнил только ее руку.

Он посмотрел на нее спокойно. Нет, она ничего не заметила.

— Не пора ли тебе поспать? — спросил он, глядя на нее с улыбкой.

— Ты на скандинава похож.

— Разве? Не обижай меня.

— На скандинава — какого-нибудь шведа или норвежца, даже на финна. Смотрю на тебя и удивляюсь, откуда здесь взялась такая порода. А чем я тебя обижаю?

— Все они размазни. Я видел тут шведов, они ездят сюда уже два-три года. Какие-то мягкотелые, так и кажется, что они растают под нашим солнцем. Даже в воде не тонут.

— Но в тех странах большинство мужчин — рыбаки, — сказала девушка.