Новеллы и повести. Том 2

— Никто не имеет права у меня его отобрать! — сказал он, открывая дверь и щелкая выключателем.

Жена подняла голову на кровати, стоявшей в углу, одеяло сползло, открыв широкий вырез ее ночной рубашки, в котором были видны ее увядшие груди и худая морщинистая шея. Пристально посмотрела на него, потом кивнула, чтобы не шумел: на металлической кроватке с сеткой спал сынишка их дочери.

Милор вышел в коридор и стал раздеваться. Ему было приятно расстегивать одежду, снимать с себя одно за другим, ощущать хранящийся в складках одежды запах собственного тела и холодок, обливающий кожу.

— Есть хочешь? — услышал он голос жены. Она вышла вслед за ним.

— Нет.

— Тогда ложись спать.

Он ничего не ответил, только махнул рукой: «Иди спи!»

— Весь вечер тебя ждали, — сказала она. — Мальчонке хотелось поиграть с тобой…

— Знаешь ведь, где я торчал с самого обеда!

— Что решили?

— Ничего, — сказал он. — Хотят, чтобы возвращали зерно.

— Какое зерно? — не поняла она. Это рассердило его. Он всегда злился, когда она задавала бессмысленные вопросы. Какое зерно? Как будто у них зерно было в десяти амбарах и она не могла догадаться, о каком зерне идет речь! Ему хотелось обругать ее, но он промолчал. Ведь эта худая женщина, терявшаяся в широких складках рубашки, не знала, о чем говорилось на заседании. Он рассказал ей все в нескольких словах.

— Как же так? — опять спросила она. — Что значит вернуть! А если б мы его уже продали?

Они еще не продали зерно, но собирались. Приезжие из горных сел предлагали в обмен картошку и уже готовы были его увезти, но Милор решил попридержать зерно до осени. От стариков он слыхал: продашь хлеб на току, на другой год самому покупать придется…

И не бог весть сколько было этого зерна! Но он рассчитывал хоть немного продать, чтобы купить насос для поливки. Завод в Трояне начал выпускать небольшие удобные насосы, кое-кто в Югле уже приобрел их, и Милор тоже хотел завести себе такой насос.

— И сколько нужно вернуть? — спросила жена.

— Ведер тридцать. «Шишка» сказал, что если кто будет упираться, то пришлют комиссию проверять.

— Спрячем! — воскликнула жена. — Ты забыл, что у нас тайник есть?

— Иди-ка ты лучше!.. — рассердился он. — Не нужны мне ничьи советы!

Он слышал, как она прикрыла дверь, как заскрипела кровать, когда она ложилась.

«Советы она мне будет давать! — проворчал он. — Не хватало бабьим умом жить… Спрячем! Что это, при фашизме, что ли?»

Но мысль о тайнике уже засела у него в голове.

Он набросил пиджак на плечи и вышел во двор. Хмель проходил, и он чувствовал какую-то бодрость во всем теле и, шагая по выложенной камнем дорожке, вспоминал такую же летнюю ночь двадцать лет назад, когда они с отцом копали возле дровяного сарая яму для тайника.

Под ногами у него затрещали щепки, в нос ему ударил запах граба, дуба, сухих дров, отдававших впитанное ими за день тепло.

«Только под сараем! — горячился тогда отец, шестидесятилетний старик с седой колючей бородой, которую он подстригал раз в месяц. — Сарай — самое надежное место. Никто поленницу не станет раскидывать…»

«В Югле половина тайников под сараями», — возражал ему Милор».

«Тем лучше», — говорил отец.

Не так давно они сложили печь, в которой пекли хлеб, и у них осталось еще штук сто кирпичей. Ими они решили выложить яму, потому что кирпичи впитывают влагу и не дадут стенкам осыпаться. Работали молча, копали по очереди, и к утру яма была выкопана и выложена кирпичами. Выстлали дно соломой и уложили мешки. Вошло восемь мешков. Прикрыли сверху старой дубовой дверью и на случай дождя обили ее сверху клеенкой. Хорошенько утрамбовали землю, оставшуюся разбросали по саду, уложили над ямой поленницу.

«Сам черт не найдет!» — сказал отец.

То были смутные времена, по дворам ходили реквизиционные комиссии, полиция обшаривала погреба и чердаки, солдаты тыкали повсюду штыками, но их тайника так и не нашли. И еще вспомнилось Милору, как однажды осенью они выгребли из ямы гнилую солому и он сказал отцу, что ни к чему теперь прикрывать ее дверью, обитой немецкой клеенкой. Жандармов и карательных отрядов нет, они никогда не вернутся, конец и реквизиционным комиссиям, конец, значит, и яме! На веки вечные!

«Тише, Милор! — ответил ему отец. — Горячишься прямо как на митинге, не торопись!»

«Верно, отец, всякое может случиться, но тайники нам больше никогда не понадобятся!»

Старик поглаживал колючую бороду.

«По мне, лучше его не трогать, — сказал он. — Накрой его крышкой, пусть себе остается… Есть-пить не просит».

Но Милор и слушать не хотел, засыпал яму собранным во дворе мусором, обломками старой ограды и всем, что попалось под руку. Его охватило какое-то остервенение, словно он засыпал что-то злое, словно хоронил в яме все невзгоды, обрушившиеся на их дом, чтобы они никогда не вернулись. Потом он разровнял землю, хорошенько утрамбовал ее, уложил поленницу и позабыл о тайнике.