Новеллы и повести. Том 2

Делать ей было нечего, до вечернего поезда оставалось еще много времени, и она пошла по главной улице, останавливаясь у витрин и рассматривая выставленные в них товары. Не пропускала ни одной витрины и прошла только мимо книжного магазина — книги казались ей толстыми, дорогими и пугали ее.

В городском саду она съела грушу и долго глядела на проходивших по аллеям мужчин и женщин. Все они были хорошо одеты, но все куда-то спешили, а эту суету она не выносила.

Из репродуктора, прикрепленного к одному из столбов, доносились тихие мелодичные звуки музыки. Она прислушалась — играли народную песню. Бона пересела поближе, песня ей нравилась. «Теперь таких песен уж нет!» — сказала она себе, но тут мысли ее стали путаться, и она задремала.

Разбудил ее мужской голос, с пафосом разглагольствовавший над самой ее головой. Говорил он о севе озимых.

«Сам-то ты много насеял?» — подумала она, потому что была уверена, что оратор говорит про то, о чем он знает только понаслышке.

Окончательно проснувшись, она пошла на станцию, отыскала вагоны своего еще не сформированного состава и устроилась в одном из купе. Мало-помалу вагоны стали заполняться людьми, в соседнем купе заиграл аккордеон, запели девушки. Один из пассажиров сказал, что если бы студенты не помогали каждую осень, то трудновато пришлось бы нашему сельскому хозяйству.

— А вот к нам никто не приезжал, — сказала Бона. — Пускай приедут, пускай в поле поработают, узнают, почем белый хлеб достается!

Но к ее удивлению, когда поезд подъехал к Югле и она стала выходить, из вагона высыпали парни и девушки в плащах и куртках, с рюкзаками и скатанными по-солдатски одеялами за спиной, а аккордеонист, тот самый, который играл в соседнем купе, продолжал и на перроне растягивать меха аккордеона. Его товарищи шумными возгласами проводили удалявшийся поезд.

— Никто нас не встречает. Что же делать? — спросила девушка со светлой лентой в волосах. — Где ж мы ночевать будем?

— Найдется где-нибудь местечко! — сказала им Бона. — Раз уж вас прислали… Идите-ка за мной, покажу вам, где дом председателя.

Она довела их до площади, но, вспомнив, что у нее на ужин ничего, кроме хлеба, нет, не решилась никого пригласить к себе домой.

Уходя, она еще раз оглядела всю группу и заметила, что парней и девушек почти поровну. Мужчина постарше в черном берете был у них за главного.

«Не устережешь их, милок, — подумала она. — Как подобрались по парочкам… так тоже шуры-муры разведут!

У нее стало вдруг тепло на душе, и, шагая к дому, прислушиваясь к затихающим звукам аккордеона, она начала тихо насвистывать. Она не чувствовала ни усталости, ни тяжести корзины, всю ее заполнило сладостное ощущение того, что она живет, что мир прекрасен, раз есть люди, которые поют и влюбляются, что так было и так будет, что каждый должен пройти свой путь, получить свою долю и уступить дорогу тем, кто идет вслед за ним…

Она поднялась по ступенькам и долго стояла, вслушиваясь в тишину села и укоряя себя за то, что не пригласила переночевать в свой дом хотя бы двух девушек.

*

Когда парни пришли, она только что включила плитку, чтобы испечь перец. В кухне пахло подсолнечным маслом и было уютно в этот уже по-осеннему прохладный вечер.

— Придется, видно, мне вас моим ужином угощать! — сказала Жела. — Только он еще не готов.

— Да вы не беспокойтесь, — сказал один из них. — Нас ведь в школе кормить будут…

Это был худенький паренек с продолговатым лицом, звали его Васко. Из закатанных рукавов поплиновой рубашки высовывались тонкие, но мускулистые руки. Товарищ его был молчаливей. Темноволосый, неторопливый, он вносил своим присутствием какое-то спокойствие, и не удивительно, что студенты относились к нему, как к старшему, и звали по фамилии — Монев.

— Сегодня у меня поужинаете, а завтра видно будет, — сказала Жела. — Вернулась бы я пораньше, курицу бы зарезала, но ничего, голодными не останемся.

Она говорила обычные слова, но в голосе ее неожиданно зазвучали материнские нотки, и Жела заметила, как оба смущенно умолкли, вспомнив, верно, про своих матерей…

— Сын у меня в Софии, — сказала им Жела. — Выучился там на инженера и женился на софиянке. На Позитановой улице живут — может, слыхали? Как будете уезжать, я вам адрес дам. В гости к ним сходите.

Студенты сказали, что прекрасно знают, где эта улица, и с удовольствием сходят к ее инженеру, а она тем временем расставляла перед ними тарелки, доставала хлеб и все уговаривала не стесняться, чувствовать себя как дома.

— Мой-то сын приезжает в году на день-два. Вы мне этот месяц за сыновей будете!

Они застенчиво улыбались.

— Ешьте да идите отдыхать, — сказала она им. — Наработались поди сегодня, устали!

— Какой там отдых! — засмеялся Васко. — На танцы пойдем. У нас магнитофон есть… Хоть здесь вволю твист потанцуем.

Монев заметил недоумение в ее глазах и объяснил, что твист — это новый танец, который в Софии запрещено танцевать. Ну, не то чтобы запрещено, но оркестры его не играют, по радио не исполняют, и студенты собираются на квартирах и танцуют его, потому что он им нравится.