Новеллы и повести. Том 2

— А ну-ка вернись, вернись! — приказал Милор. — Это вот как называется?

Он присел на корточки перед одним из колышков и показал на самые нижние побеги, на которых не было ни цветов, ни завязей и которые полагалось отсекать.

— Подумаешь! — сказала Бона, вернувшись и наскоро обломив их.

— Эх, Бона, Бона! — сказал бригадир, качая головой. — Плачут по тебе грабли…

— А ты сам не можешь уж и нагнуться? — вмешалась Тана. — Ничего, не переломишься…

Ее слова послужили сигналом, и женщины загалдели. Они не выносили, когда кто-то барином расхаживал возле них и распоряжался.

Милор слушал их, отойдя в сторонку, и улыбался краем губ. Он прекрасно понимал их. И знал, сколько взрывчатки накопилось в душе у каждой — от одного неосторожного слова, как от искры, все может вспыхнуть. Поначалу, когда кооперативы только-только организовались, крестьянки держались с председателями и бригадирами молчаливо и робко, выслушивали их замечания и не смели слова поперек сказать, только стискивали зубы и злобно взмахивали вслед рукой. Теперь не то. Женщины уже не молчат. Да и сами председатели сменили нрав: когда наведываются к ним (впрочем, теперь они наведываются нечасто), беседу ведут с оглядочкой, стараются побольше улыбаться, прежние начальственные замашки уже не в моде. Обе стороны уразумели ту простейшую истину, что без женщин кооперативу не прожить. Хороши или плохи, они его опора, без их рук, без их мотыг даже председательская контора травой зарастет.

— Ишь, расшумелись, — сказал Милор, глядя на женщин, опершихся на мотыги, чтобы немного передохнуть. — Знаете, на кого вы похожи?

Он хотел рассказать им про ужа и муравьев, но побоялся. Сказал, что они похожи на тигриц, — чтобы умаслить немного.

— А ты — на старого кота! — огрызнулась Тана, но в голосе ее уже не было прежней сварливости.

— Давайте работайте! — примирительно сказал бригадир и повернул назад. Он по опыту знал: самое умное — уйти, чтобы они работали, а не трепали попусту языками.

Шагая вдоль берега реки, он заглянул с обрыва на то место, куда закинул убитого ужа. И снова увидал его белый, высохший скелет, начисто обглоданный муравьями. Убил он ужа с неделю назад — чуть было босыми ногами не наступил на него и, схватив палку, двумя ударами перешиб ему хребет. Потом кинул с обрыва, чтоб не пугал баб, а нынче утром, заглянув вниз, обнаружил, что рядом с этим местом находится муравейник…

Бабы были схожи с этими красноватыми букашками, которые сновали теперь возле муравейника. С виду кроткие, трудолюбивые, но всегда готовые обглодать до костей…

Вот что хотел им сказать Милор, да не посмел…

*

Кооперативные огороды раскинулись на небольшом полуостровке и были ограждены рекой, зеленым поясом разросшегося ивняка и матами из ржаной соломы, поставленными для того, чтобы защищать рассаду от ветра. Огородники Юглы десятилетиями проявляли здесь свое мастерство. Плодородный песчаник, впитавший в себя множество удобрений, сгнившие корни и листья, стал из желтого коричневым. Две канавки поили его водой из реки, запруженной выше по течению.

Здесь прошла у Желы вся ее жизнь. На том самом месте, где она сейчас махала мотыгой, когда-то находился огород ее отца. Он был человек усердный, работящий. Весной, бывало, ни за что спать не ляжет, покуда не перетаскает рассаду из теплиц на грядки. Вдвоем с матерью они еще затемно приходили сюда, прихватив с собою медный котел и веревку. Мать спускалась с обрыва и, подоткнув с одного бока юбку, входила в реку, зачерпывала котлом воду, а отец, широко расставив ноги для упора, вытягивал его наверх. Пока рассветет да пока другие огородники придут, они знай себе поливают свой огород. Потом появились водочерпалки. Крестьяне копали колодцы — их так и называли копанями, — стенки выкладывали камнем, а сверху ставили железные водочерпалки, крашенные в красный цвет. Лошадь, которую погонял прутиком кто-нибудь из детей, с утра до вечера ходила вокруг копани, медленно, монотонно, без конца…

Теперь огороды орошались каналами, но, пожалуй, других перемен и не было. В остальном все осталось так, как повелось еще при дедах и прадедах: ранней весной надо перекопать землю в теплицах, натаскать на деревянных носилках навозу, пересадить рассаду, прополоть, окучить… И ноги вечно в мутной воде… Ох уж эта вода! К старости югленские огородники при очередном приступе ревматизма не раз поминали ее недобрым словом.

— Тетя Жела, присесть бы, а? — сказала Ганета. — Сжаришься на этом солнце.

Солнце стояло в зените и впрямь припекало со всем жаром молодого, летнего солнышка. Кофты у огородниц взмокли под мышками.

— По одному ряду осталось, — сказала Жела. — Лучше еще потерпеть малость, а уж потом отдохнуть как следует.

Она уже много лет была звеньевой, и ее слушались.

Резковатая манера, с которой она говорила (манера не врожденная, а скорее усвоенная на собраниях и посиделках, где если не крикнешь — не услышат), внушала им уважение. Они и сами понимали, что иначе с ними не совладать.