Новеллы и повести. Том 2

Милор улыбнулся. Вспомнилось, до чего мягкий был шелк — совсем как нежная женская кожа, которой еще не коснулось ни солнце, ни чужой взгляд… Он был неутомим по части женского пола… С юных лет и до недавнего времени… Бригадир с самого основания кооператива, больше пятнадцати лет работает с женщинами. И захочешь в святые записаться — не выйдет! Он знал, что ходили насчет него по селу разные слухи, но ни одна жена не пролила слезинки, не пожаловалась и ни один муж не хватался из-за него за нож или топор, чтобы защитить свою честь. Милор покорял женщин своей улыбкой, крепким мускулистым телом, природным умением дарить любовь, не чванясь, не лукавя. А что еще женщине надо?

Циркуль лежал на куче скатанных рогож. Он закинул его туда через окно, и теперь, чтобы достать, пришлось лезть наверх. Сухое потрескивание рогожи напомнило ему один давний летний вечер, такие же вот рогожи под дощатым навесом и женщину с гладкой, мягкой кожей, пахнувшей влажной землей и травами. Ощипанная Бона. Их звено тогда весь день поливало грядки, а он смотрел, как женщины шлепали по воде, подоткнув подолы, видел ее круглые колени, и его так и тянуло на двусмысленности, на которые она отвечала долгим ленивым взглядом. Ему тогда было сорок четыре, а она была похудей, чем сейчас, и не было этого кирпичного сарая с весами, только рогожа под навесом словно была та же самая — такая же темно-желтая, она потрескивала под тяжестью их тел, как потрескивает брошенная в костер сухая солома…

Милор достал циркуль и направился к помидорным грядкам, хотя солнце пекло немилосердно и у него не было ни малейшей охоты шагать по рыхлой земле.

Женщины сидели под тенистой акацией и обедали.

— Ешьте, ешьте! — сказал он, когда они позвали его сесть с ними. Он незадолго перед этим сжевал огурец, и есть уже не хотелось.

Часом позже, когда он лежал возле кирпичной стены сарая, они прошли мимо него, и Ганета, задиристая, как всегда, сказала ему:

— На пляж идем, Милор… Только посмей подглядывать за нами…

Он улыбнулся ее шутке и опять закрыл глаза. Знойное марево дрожало над прогретой землей, над стеклами парников и зелеными купами ив, и ему вдруг подумалось, что он похож на тот выполотый женщинами бурьян, который сейчас увядал между рядами колышков.

*

Мережа была в мешке, задубевшем от влаги и насквозь пропахшем рыбой. Жела сняла его с гвоздя, повесила на руку. Обула старые галоши, в которых было удобно ступать по неровной, колючей гальке. В них и в воду можно войти.

Она прошла через кукурузу, которая росла у нее за домом. Темные листья шуршали, касаясь ее юбки. Спустилась вниз по земляным ступенькам.

Сумерки выползали из ивняка и стлались по реке, еще не в силах погасить ее блеск. В скользящем зеркале реки отражалось небо, еще не остывшее на западе. Из листвы и камышей, из травы и бочажков — дневного своего прибежища — с пронзительным голодным писком вылетали комары. Лягушки и кузнечики наполнили вечер своей музыкой, но привыкшее к ней человеческое ухо не слышало ее.

Жела вынула мережу, погрузила в воду, провела вдоль берега, чтобы сеть хорошенько расправилась. Свинцовые грузила застучали по гальке. Потом она намотала веревку на правую руку, подобрала конец и, зажав его зубами, вошла в воду и метнула мережу перед собой. Плю-ух! — мережа крышкой упала на воду, и веревка натянулась.

Первый бросок вышел удачно. «Жаль, Кыню нет, поглядел бы, как я сеть закидываю», — подумала она.

Кыню был ее муж.

Она вдруг спохватилась, что уже несколько дней не вспоминала о нем, словно он навсегда ушел и из села и у нее из сердца. Эта мысль неприятно кольнула ее.

И пока медленно вытягивала веревку, вглядываясь во вздрагивающий купол мережи, она вспоминала о том, как он тогда учил ее кидать сеть. Это было на поляне. Они расчистили местечко от камней и кустов бузины, чтоб не мешались, и он показывал ей, как собирать сеть, как замахиваться. После нескольких попыток мережа вздулась шаром и осела на траву. Муж был доволен ею.

По тому, как вздрагивал купол, она поняла, что рыба попалась. Представила себе, что теперь творится там, под водой, в переплетениях мокрых нитей, возле грузил, которые волочатся по дну и мешают перепуганным рыбам отыскать выход на волю. Представила себе их агонию, которая началась под сетью и вскоре завершится в заскорузлом мешке, полном чешуи и пропитанном запахом их предков. И ей подумалось, что, будь она маленькой девочкой, ей наверняка стало бы жалко их. В детском сердце всегда много любви к другим — быть может, потому, что оно ощущает свою беззащитность и само нуждается в любви. Но сейчас она не испытывала никакой жалости, вытянутой рукой крепко ухватила мережу и, когда вытащила ее на берег, увидала, что там бьются два усача…

Кыню умел ловить рыбу. В армии он был в стройбате, работал на Дунае, на строительстве дамб. Оттуда-то он и привез мережу — пожалуй, первую в их селе. В те времена в их речке рыбы было много, а рыболовов — по пальцам перечесть.