Новый Мир, 2000 №10

Я не пеняю автору статьи на отсутствие разработки всего экзистенциально-национально-религиозного массива темы, обозначившейся у него этими понятиями: цель у автора своя. Его тема локальнее и филологичнее: он рассматривает — отталкиваясь от названного эпизода «Бедных людей» — «миф русской литературы, творимый литературой нового века», о Пушкине как «потерянном рае» русской литературы, об искусительной, «отрицательной», «дьявольской» роли Гоголя в ней и «восстановительной» — с помощью Гоголя же, читаемого Макаром Девушкиным, — роли Достоевского. «Гоголевское „отрицание“, — пишет С. Бочаров, — с последующим „восстановлением“ Достоевского в телеологии русской литературы образовало ее магистральный путь». Рассмотрение это складывается в сложный, тонкий и захватывающий сюжет, разворачивающийся на фоне и в координатах «родоначального в Священной истории человечества события грехопадения».

Это событие, пишет С. Бочаров, в «философской ситуации» начала века, когда возникла задача «понять смысл русской литературы во вселенском религиозно-мифологическом горизонте», обрело «неожиданную актуализацию… особенно облюбовал его Розанов, отличавшийся чуткостью к ветхозаветным темам».

Я нарочно здесь кое-что выделил курсивом, чтобы подчеркнуть некоторую странность в выражениях автора и некоторую свою растерянность. «Неожиданная актуализация», «облюбовал» — так вчуже можно было бы сказать о какой-нибудь экзотической диковине («ретро», выражаясь по-нынешнему), давно утратившей смысл и назначение, а вот вдруг явившейся из забвения и даже кому-то особо полюбившейся. Между тем речь идет не о чем-нибудь — о событии грехопадения. Надо сказать, автор статьи немало делает для того, чтобы у читателя создалось впечатление, что это событие, его роль в истории и культуре, — для самого автора вещь едва ли не новооткрытая — и, как оказалось, очень любопытная. Оказалось: «…в событии грехопадения, говорит современный истолкователь, были заложены вообще истоки ситуации, в которую поставлен человек на земле». Оказалось: «Живая душа человека раздвоена по вертикали и, действуя в реальной жизни по назначениям нефеш, человек способен обозревать себя „глазами“ нешама, судить себя с высшей точки зрения в себе, испытывать муки совести и стыда за себя, переживать идеал и каяться сам перед собою», — это тоже объясняет «современный истолкователь», на которого С. Бочаров ссылается словно на новейший источник, «на все проливающий свет».

Я не хочу сказать ничего дурного о книге Б. Бермана «Библейские смыслы», это, вероятно, книга очень полезная в условиях нашей темноты: она не открывает, она напоминает то, что известно на Руси тысячу лет не как мифологема, а как правда жизни, что тысячу лет говорят с амвонов «простому народу» батюшки и на чем примерно столько же времени, по крайней мере с Иларионова «Слова…», стоит русская литература, наиболее наглядно представительствующая перед миром от лица «русской духовности»; это азы русской духовности, давшей русскую классику, те азы, с которых начинают преподавать детям Закон Божий. На этих азах стоит мое понимание Пушкина (что можно видеть по работам последнего времени); отсюда важнейшая для меня коллизия поэт и его гений, отражающая универсальную коллизию «раздвоенности по вертикали»: человек и образ Божий в нем, — и послужившая основой анализа и элегии «Под небом голубым…», и стихотворения Блока, и в конечном счете стихов о бессоннице. Быть может, мой критик лучше понял бы меня, если бы я излагал свое понимание просто на другом (более авторитетном?) языке, где, предположим, на месте образа Божия был нешам, а тема поэт и его гений рассматривалась бы в терминах нефеш и нешам, с соответствующей ссылкой? Но материал на тему грехопадения — как начала и одновременно алгоритма человеческой истории (непрестанно это событие возобновляющей), — а также на тему взаимоотношений «небесного» и «земного» в человеке, идеального и натурального в нем, я почерпнул, помимо первоисточника, непосредственно из русской классики, прежде всего из Пушкина: интересующемуся это доступно; и немалая нужна дистанция между этим материалом и исследователем, чтобы последнему для осмысления элементарных библейско-евангельских основ русской литературы понадобилось обращаться к «современному истолкователю» «библейских смыслов».