Новый Мир ( № 3 2007)

что гибнет деревня?”

 

Далеко от города

Холод осени ранней

пробует хилый мой плащ.

Уханье совы гортанное

похоже на бабий с захлебом плач.

Кроме печального птичьего крика,

ничто не смущает слуха.

Тихо.

Глухо.

Когда ни мыслей внятных, ни дороги четкой

и выдыхаются пары дешевой водки,

заставляет жаться именно тишина,

                                                              подчеркнутая

знобкой, заплутавшей ноткой.

У меня ни планов путных, ни определенного вектора.

И нет возможности поднять градус —

                                                 в кармане прореха.

Иду, ежась от испытывающего жидкие одежки ветра

и тоскливого совиного эха.

 

Ветка за окном

Время темное, позднее,

утекает тепло.

Ветка с брызгами дождика

слабо бьется в стекло.

То ли птицы полошливой

полусонный испуг.

То ли стук полуночника,

заблукавшего вдруг.

Но боюсь я — под окнами

из лихого бездолья

стала память далекая

с неизжитою болью.

И хоть было раскаянье,

и божба, и обет,

как собака сыскная,

она вышла на след…

Время темное, позднее,

утекает тепло.

Ветка с брызгами дождика

слабо бьется в стекло.

 

Потаенный свет

Я снова в деревне, где жила давно умершая бабка.

                                                         Кто мои строчки помнит,

скажет: повторяется, устал.

А я всего лишь паломник,

возвращающийся к святым местам.

…Речка, изогнутая саблей.

Порхающая сорока.

Знакомые злосчастные грабли,

на которые я наступал без прока.

Не вижу сосен, что с утра раннего

красовались солдатской выправкой.

Испуганные домишки с крышами драночными

скучились, как опята на вырубке.

Но ощущения уныния, безысходности,

                                                       когда хочется выть волком,

почему-то нет.

То ли ободряет воздух старого волока,

то ли бабкин потаенный свет.

Прохожая

 

Усталая женщина, принавалившись по-старушечьи

на перила вдоль тротуара,

нагоняет тоскливость, что флаг приспущенный

в дни траура.

Тяжелой колодиной

ее руку оттягивает хозяйственная сетка.

Несчастная кажется оставленной

                                                 и детьми, и Родиной

в круговерти несусветной.

Чуток отдышавшись, она продолжает шлёндать

                                                          с непосильной сумкой,

в которой проглядывают пачки вдруг слизнутой

                                                         с прилавков соли,

далекая от нас, как существо сумчатое,

со своей неустроенностью и болью.

 

Осуга

Плутая, под вечер,

как сбившийся с круга,

я вышел на речку

с прозваньем Осуга.

Течет она тихо,

струей не играя.

Лишь чаячьим криком

себя выдавая.

Здесь зимние стужи

и лето не тешит.

Тогда почему же

река так неспешна?

Как что-то забыла.

Но нечего помнить:

лес чахлый, кобыла

в глохнущем поле.

И все же цепляет

за берег волной.

Тот дрожко сползает

крупой осыпной.

…Сгущается вечер —

не чую испуга.

Хочу понять речку

с прозваньем Осуга.

 

Согревающее подспорье

Я не знал тогда еще, что на обе лопатки

уложит меня нелегкая дорога.

Но помнил слова бабки:

“Ключ под порогом”.