Читаем Новый Мир ( № 3 2007) полностью

Ни добытые лихим путем вещи,

ни найденный с деньгами чулок

так удальца не тешили,

как этот оставленный на память узелок.

И было немалой радостью — в холодную пору,

зарывшись под стогом,

таить согревающее подспорье:

“Ключ под порогом”.

В рыбачьей избушке

                                                              Памяти Н. А. Обуховой.

В рыбачьей избушке, где снасти,

по-черному дымоход,

“Уймитесь, сомнения страсти”, —

чарующий голос поет.

Забытый беспечным туристом

в глухом приозерном краю

нежданный, бесхозный транзистор

мне юность напомнил мою…

В концертном единственном зале,

войной сохраненном как шанс,

услышал я звуки рояля.

И этот старинный романс.

Мороз на фрамугах искрится,

задыханная полутемень.

Но верит на сцене певица:

“Минует печальное время…”

…Казалось, в далеком остались те снеги.

И вот все вернулось: в сторожкой ночи

я слышу былое сквозь шум и помехи.

И треск задымленной печи.

1967 — 2005.

 

Последний гостинец

Мать в детстве радовала меня земляникой.

Высматривая родительницу с рынка,

                                                       я уставал глаза пялить.

И хоть гостинец был невеликий —

запал в память.

Дорога моя не вышла скатертью —

со слезами встречи, с конвоем проводы.

И даже на прощанье с матерью

не пустила колючая проволока.

Оттянув непутящую лямку,

я вернулся, умаявшийся горемыка.

И первое, что увидел на холмике мамкином, —

ждущую меня землянику.

 

Спустя много лет

Затейливые наличники на окнах, крыльцо знакомое.

Узнаю и сыплющую сережки березу на углу.

Я сызмальства завидовал этому ладному, приглядистому дому,

оранжевому абажуру за стеклом, успокоительному теплу.

Это не была зависть жлобства советского,

желающего, что ему недоступно, пустить под откос

;                                                       в подходящую минуту, —

скорее тяга стылого детства

притулиться к согревающему уюту.

Спустя много лет дом закоснел,

а на фоне новых особняков и потерял свою былую парадность.

Но я, как и прежде, вижу по вечерам

;                                                       оранжевый огонь в его окне.

Или это теплится так и не найденная тихая радость.

 

Неожиданная откровенность

Не альтер эго — выраженьице модное,

никакая другая тень моя —

за всё и во все годы

ответственность несу — я.

Это правда голая,

осознанная и выношенная.

Такое говорят не для протокола.

И, видимо, у финиша.

 

Проказливый ветер

Я волосы твои целую,

ловлю губами, глажу пальцами.

Я помню их жизнь целую,

гатью ли шел, палами.

Но это лишь ветер проказливый,

ошалелый спросонок,

носится, как по заказнику

резвящийся олененок.

Я один на дороге. Привычным маршем

каленые вышагивают сосны.

Да озорник дурашливый

знакомые треплет волосы.

 

Гауди из Умывакина

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза