в сетях круговой поруки, растущей, как
некое щупальце, из вещих стенаний
о том, чего нет, да и быть-то совсем не должно, а поди ж ты… —
в сей Москве, в городе вечногорящем —
живы только младенцы кричащие да наши с тобою останки;
надежда на партизанщину нового рода —
липкое платье новорождённой
истории, ещё рыдающей перед Святыми Дарами
у памяти на руках,
в масоном заложенном храме,
освящённом по православному чину.
Но Бог непредвзят, я знаю это наверняка, как дышу,
и огнь его синий, высокий входит остро в сердца —
после двоятся они,
разрываясь от жажды поверить Христу
и от кровосмешения правды земной.
Кириллов и Шатов мертвы, а жив эсер Николай Чайковский.
Пожираются вёрсты и времена, вскрываются письма из ссылки,
они подтверждают особым наречьем,
что там, в отдалённых местах,
зарождается новое царство. А здесь, в ограниченном мире,
больше галлюцинаций и домыслов. Сюда надвигается ветер,
опьяняющий пасмурный ветер под небом приморским,
в Москве невозможным, но приходящим сюда
накануне больших изменений.
Галлюцинации носятся, и порою они
более плотны, чем кажется нам.
Что нам до их лупоглазых явлений,
не стоящих даже прохода в метро.
Память плачет как мать;
понятие памяти можно считать материнским.
Но переломленный луч света падает на зрачок,
в нём вызывая некое столпотворенье
имён и фамилий, поди ж ты…
За голубыми горами, под голубиною книгой,
в доме блаженном, что сокрыт горами и хворостом, —
всё населенье земли.
И не оттуда ли то чёрно-жёлтое племя с флагом нелепым,
юродство без смысла,
жажда отдельности и распадение в прах,
чтобы ветер гражданской войны
разделил чёрно-жёлтых и белых, и после, на вечные веки,
до скончания мира шла война эта в нашей с тобою крови,
шло всё это казачество, это махновство,
и пугачёвщина продолжалась,
как ни души. Ею Россия живёт, и пока пугачёвщина есть,
будет слышен стук молота, взятого Ноем, чтобы построить ковчег.
Не важно, что мир утопает во зле. Солоны воды,
горьки они, как воды рожени2цы.
Важно, что там, в глубине существа,
так похожего видом на нас, но присного Богу,
совершается некое таинство — решка к двуглавой власти,
ополчение истины. Так подоплёка опричнины, беснованье неправды
лезет наружу, харкая кровью на тонкий листок.
Мы не солдаты, да, мы ополченцы. Мы сброд одиночек,
осознавших, что вера сильнее нужды. Но порой мы не чуем вины
в белогвардейщине совести
Очень личная книга
Вклад С. С. Четверикова в науку
sub/