Читаем Новый мир. № 4, 2004 полностью

Новый мир. № 4, 2004

— Погода. Меняется.

— Да нет, это я устал, все думал над этим письмом, бумаги разные в архиве перечитывал, чтоб сопоставить. Не выдерживает уже головка такой нагрузки.

— Хотите, я вам таблетку от головной боли дам?

— Какую?

— У меня разные есть.

— В самом деле? Ну принесите, посмотрим, какие у вас таблетки.

Он знал, как почти все уже знали, что Васенька держит у себя в каморке целую аптеку. Васенька не первый раз предлагал свою скорую помощь.

Дело в том, что все таблетки лежали у него нетронутыми. У него как-то пропало безоглядное желание все смешивать и пробовать наудачу. Страх в Васеньке появился перед этими порошками, микстурами, капсулами. Ему не хотелось уже чего угодно, не хотелось неожиданности, как прежде, а хотелось определенного. Если бы он смог разумно составить тот порошок, через который можно было бы вновь оказаться малой птицей на Дереве (а прабабка грозила бы снизу коричневым кулачком)!

Определенная цель сделала невозможной бесстрашную игру со случаем. Она сковала Васеньку в бездеятельности и тоске.

Васенька спустился на первый этаж. Филатыч сидел в прохладном пустом фойе, прислушивался к радио. При виде Васеньки он приветственно поднял руку.

Васенька зашел в каморку, зажег свечу в банке. Маленькое пламя осветило малое пространство. Васенька прикрыл дверь, открыл свою коробку с лекарствами, свойства которых он знал из объяснительных листков, выбрал таблетки и микстуры от головной боли. Выколупнул одну таблетку и проглотил, хотя голова не болела. Но Васеньке хотелось, чтоб она заболела, чтоб заныл висок или заломило в затылке.

Как ни странно, но Васенька впервые ясно понял, что никто и никогда в будущем не будет восстанавливать картину его жизни, что он, как безымянная былинка, сгинет без следа. Никто и никогда ни в каких архивах не будет читать, мучительно разбирая почерк, бумаги, освещающие темные, неизвестные углы его жизни. Не будет просто таких бумаг на всем свете. И даже свидетельство о рождении (а было уже и свидетельство о смерти, о чем Васенька, конечно, и не догадывался) сгинет. Даже для статистики он никто. Был — не был. Никто не спросит.

Жутко стало Васеньке от этой мысли.

Он взял в горсть лекарства, задул пламя.

Филатыч, как механизм, вновь приветственно поднял руку.

У лифта стоял Ворон, оказавшийся тоже на первом этаже за какой-то надобностью. Скорей всего провожал кого-то из гостей. Он загасил сигарету, прежде чем войти с Васенькой в лифт.

Старая машина поднимала медленно. Ворон был уже спокоен и даже весел.

— Что вы такой грустный? — спросил он вдруг Васеньку.

— Я? — испугался Васенька, что все по нему видно. — Это… голова болит.

— Да-а, — участливо протянул Ворон, — это потому, что вы на свежем воздухе мало бываете.

— Да, — согласился Васенька.

— А вечерами, наверное, в кино сидите.

— Нет. Редко.

— Почему? Не любите кино?

— Нет. Не знаю.

— А я ведь вас видел пару раз в зале. — («Все замечает», — поразился в который раз Васенька.) — Не понравилось, значит? Или вы не на то кино попали. Не потому, что оно плохое, а потому, что не для вас. — («А что, есть и для меня?» — хотел спросить Васенька.) — Мы же разное кино показываем. Вы походите еще, попробуйте, вдруг нападете на свое.

Это оказалось — как лекарства смешивать наудачу. Правда, безопасно. Единственная опасность — уснуть. Но Васенька спал тихо, не храпел. Не страшно. Он даже полюбил спать в темном зале среди людей, из темноты глядящих напряженно в несуществующий на самом деле мир.

Обычно он спал без сновидений, но как-то раз, на большом двухчасовом сеансе, Васеньке приснилось, что он сидит малой птицей на ветке громадного, до самого синего неба, дерева, а прабабка грозит ему снизу маленьким коричневым кулачком.

После фильма Васенька шел со всеми в толпе задумчивый. Он думал о том, что видение его оказалось не от лекарств, а заветным сном. И что никто, кроме Васеньки, его не увидит, никто и никогда, а пересказать Васенька не сумеет.

Что касается снов, так называемой свободной работы подсознания, то как-то раз Книжник рассказал Васеньке о своем жутком сне.

Как будто он, Книжник, едет в метро, а к нему пристает цыганка: покажи руку да покажи, я тебе погадаю.

Плюнул Книжник и показал.

Та посмотрела, покачала головой и сказала:

— Ты, милый, был когда-то, в прошлой еще своей жизни, режиссером, очень уж знаменитым. А сейчас ты, бедняга, ничего из этой прошлой жизни не помнишь. Сидишь читаешь свои собственные письма и даже не догадываешься, что сам их когда-то писал. Мучаешься, силишься вспомнить, но не можешь.