Новый Мир ( № 1 2009)

Впрочем, из тупика есть простой выход — намеренный отказ от реалистической эстетики. Николай Евдокимов пишет о бомжах («Счастливое кладбище»— «Дружба народов», 2008, №3), но не стремится к достоверности характеров, не знает и, кажется, не хочет знать «фактуры», не старается поразить воображение читателя и критика смачными описаниями постоянных жителей городских помоек, пригородных свалок и теплотрасс. Хотя там есть и зверства милиции, и умирающая на свалке женщина, и целая классификация бомжей: бомжи городские, дачные, бомжи-путешественники и т. д. Но Евдокимов пишет не ироничный физиологический очерк, а рассказывает печальную историю об одиночестве, о гибели надежд.

Сами бомжи выведены намеренно нереалистично. Их речь, пусть и приправленная старомодным «деревенским» акцентом, куда ближе к русскому литературному языку, нежели к языку подлинных обитателей городского дна. Клички бродячих животных — спутников и друзей бомжа Григория Карюхина, жителя большой загородной свалки, — возмутительно нереалистичны: собаки Элиза, Анубис и крыса Клеопатра. Имена героев тоже не слишком типичны: Варвара-пухлощекая, Варвара-самозваная, Хлудов, Арсений Арсеньевич Ксенофонтов, и даже скромный Александр Лапушкин произносит свою фамилию так: «Ла-Пушкин». Автор сигнализирует читателю: не цепляйтесь к деталям!

Гораздо сложнее автору, выбравшему реалистическую эстетику. После дебютной повести «Ленкина свадьба» критика поспешила причислить Ирину Мамаеву к писателям с остросоциальной тематикой и даже к основоположникам «новой деревенской прозы». Между тем писать о деревне и быть «деревенщиком» — совсем не одно и то же. Борис Можаев, Василий Белов, Валентин Распутин писали о хорошо знакомом для них мире и сами оставались его частью. Они успели оставить в литературе образ традиционного деревенского общества, увидеть его не с балкона барской усадьбы, не с крыльца профессорской дачи, а непосредственно, в масштабе один к одному. И рассказали о его гибели. Разрушение сельского мира означало и конец деревенской прозы, по большей части выродившейся в публицистику. «Все, что могла сказать „дере­венская” литература, она сказала», — констатировал Валентин Распутин в интервью журналу «Юность».