Протопал внизу, пробегая, ножками в крохотных, словно детских, кроссовках быстрый МБЧ. Увидев меня в окне, почему–то победно вздел руки:
— Молодец!
Кто — молодец? Не в курсе провала нашего?
Он показал на бегу пальчиком на Букву.
— А…
Буква, надо отметить, все время шарахалась и глядела на окружающее почему–то все с большим ужасом. Видимо, все еще впереди.
Только я выкатил из–под кровати обои, чтобы поклеить на них буквочки, как дверь вдруг с грохотом распахнулась, ввалился Ездунов, абсолютно пьяный, да еще с бутылкой в руке.
— Ты мужик! Ты меня понял!
Со вторым тезисом можно поспорить, да и с первым тоже. Но зачем?
— Давай выпьем?
— А почему нет?
— …У меня папаха есть, — через четверть часа лопотал он, — ягненок, поседевший от ужаса в чреве матери!
Ужас, видимо, он организовал.
— Все у меня есть!
Я глядел на него.
Что? Идем к провалу? А для чего же мы тут уродуемся, ночей не спим? С грозной песней Ездунов убыл.
Потом вдруг явилась Соня — вся на босу ногу, на голое тело.
— Надоело все! — плюхнулась на мою лежанку.
Поглядел на нее… нет, видно — не все! Не все надоело ей, судя по поведению!
— Сколько можно тут париться?! И зачем, главное?! — спросила она.
Я, что ли, тут главный энтузиаст?
— Да нет… Все вроде нормально, — бодро сказал я.
— Идиот ты! — проговорила она ласково. — За это я тебя и люблю.
…Мария Магдалина? Я глядел на нее с ужасом, как Буква глядела на меня.
— Ты даже самого главного не заметил!
— Чаво?
— …Ты не почувствовал даже, что вторую ночь проводишь в моей койке!
— Как?
— А так! — Она расстегнула верхнюю пуговку.
— А где же ты ночевала? — пролепетал я, отводя глазки.
Да, нога–то богата!
— Везде! — ответила она, швыряя халатик в кресло.
Буква под окном ревниво заржала.
— Погоди! Я поглядеть должен! — к окну метнулся.
— Стоять!
— Ладно.
— Теперь мы будем спать с тобой в одной кровати.
— Не понимаю, — пробормотал я. — …По очереди, что ли?
Снова ржанье!
— Нет! — Глаза Сони разгорелись. — Лучше не так! Швыряем матрас на пол!
Швырнула.
— Не понимаю… — Я почесал лоб. — А сами без матраса, что ли, будем спать?
— Сволочь ты! Но от меня не уйдешь. Ты как любишь?
— …Что?
Буква ржала уже с всхлипываньем и визгом. Видно, сбывались ее худшие опасения. Угоняют?
— Извини! — Я кинулся вниз.
Угнали–таки! Круп Буквы был пока виден в темноте, далеко внизу — потому что белый… А мне еще не нравился ее цвет! Говорил — Буква–Невидимка. Но кто скакал на ней — кто–то темный, — было уже не видать… Впрочем, какая разница? Тут на это способен любой.