Новый Мир ( № 12 2000)

В самом деле — эпоха нового взгляда на Пушкина, поворота внимания открылась тогда, в середине 60-х. Фактами этого сдвига автор книги приводит онегинские статьи И. М. Семенко, первые работы Ю. М. Лотмана, начиная с 1966-го, мою “Форму плана” 1967-го; набоковский комментарий — 1964-го; с того же 1964-го — многолетняя работа В. С. Непомнящего; наконец, явление самого Чумакова на исходе десятилетия. Каков был смысл всех этих событий и этого сдвига? Что тогда произошло? Что касается онегинознания, что прежде всего волнует автора, — на смену социологической эпохе и разрозненным сопоставлениям кусков романа с внешней действительностью пришлапоэтика

(в 50-е годы поэтики не было, замечает автор, — были стилистика и “мастерство”), и с ней имманентное понимание романа как организма. Пришел тот тезис, что содержание романа в стихах — это его форма.

Но новый взгляд был сразу различно развернут в двух образовавшихся руслах —структуральной

ифеноменологической

поэтики. Чумаков, несомненно, пошел по феноменологическому пути, и на этом пути, естественно, в чистой поэтике стало тесно; и хотя он и продолжает по праву именовать Тынянова родоначальником нового взгляда, так это было когда? — а сам последователь Тынянова во второй половине века со своим бытийственным видением романа как универсума, “модели мироустройства”, — уже достаточно далеко от учителя ушел. Книга очень самосознательна; автор дает ясное самоописание своего пути, когда говорит, что он шелот поэтики к универсалиям:упомянутая этапная статья 1978 года, в которой и было объявлено открытие третьей эпохи в понимании романа. От поэтики к универсалиям и от идеи окончательного текста “Е. О.” и имманентного внутреннего пространства, “мира” романа (его “структурного интерьера”), с чего он начал тогда, в конце 60-х, к идее его

вероятностного текста: “Оконченный Пушкиным роман построен как бы в жанре „черновика””, и мы не можем не дополнять канонический текст то и дело, не только исследуя, но и просто читая “Е. О.”, материалом пропущенных строф (например, о возможном будущем Ленского, который мог “быть повешен, как Рылеев”) или “Альбомом Онегина”; мы хотим владеть этим “банком данных” о действии и о героях, что содержится в огромных пушкинских “запасниках” к роману, неизбежно для нас входящих в его “большой текст”, границы которого невозможно определить окончательно; и автор книги высказывает даже такую мысль, что способ читательской жизни романа в стихах имеет моменты общности с фольклорными текстами.