Новый Мир ( № 6 2012)

Слово, хрупкое, слабое, спасает от небытия и как задает дистанции, так же точно и убирает их — создает связи. Все своими, единственными средствами. Голыми звуками. Значками на бумаге.

«Наверное, так, — описывает автор очередную свою ситуацию отчуждения-присвоения, — я хотел влезть / в чью-то шкуру. / Но я ошибался, / Ведь этоткто-то/ мог и не знать, / что мы существуем.

Оставалось — что?

найти слова и

рассказать всё.

Пусть увидит.

Пусть запомнит.

Кто мы? Что у нас?

— вот удивится!

Как щёлкают

эти семечки

— словечки».

Ольга БАЛЛА

Быть, чтобы не быть?

Е в г е н и й   С л и в к и н. Оборванные связи. Стихотворения. М., «Водолей», 2012, 88 стр.

Четвертая книга Евгения Сливкина по своему глубокому пессимизму превзошла все ожидания. Поэт впадает в такое глухое отчаяние, что как бы даже перестает заботиться о поэтической форме. Так человек, «сокрушающийся духом», перестает заботиться о своем внешнем виде. Но пророк Исайя еще до Христа сказал, что сокрушающиеся духом блаженны, потому что приближаются к Царю Небесному[1]. Они видят каким-то новым зрением, стараясь узреть мир невидимый.

Дух сокрушающийся не есть дух сокрушенный, а даже наоборот — это дух созидающий; созидающий для отчаяния своего те самые обители, в которых отчаяние лишается эстетически бесплодной унылости, безысходности, слепой и тупой безнадежности...

Поэту грозит одиночество. Муза его тоскует по читателю, сознание которого переживает некую встречную опророчествованность самим своим сокрушанием, и, стало быть, остро чувствует глубокую взволнованность поэта, слышит слегка срывающиеся от волнения интонации, слышит голос, который поет о чем-то таком, на что не падают капли дождя, не ложатся снежинки, что обращено к духу сокрушающемуся, переселившемуся на самую свою глубокую глубину, в самые свои катакомбные тайники, привыкающему к новому для себя состоянию отверженности — с одной стороны; и яростной, отчаянно радостной приверженности — с другой: приверженности к миру отверженных:

За городом, где окликают «сэр»

любого, если есть на нем штаны,

пугает посторонних диспансер,

одетый в панцирь мертвой тишины.

Не думаю, чтобы постороннего пугал какой-то диспансер. Самим этим преувеличением поэт выдает свою собственнуюсопричастностьсудьбе диспансера:

Нарколог доктор Хейден Донахью

тех пользует по мере средств и сил,

кто в одиночку истину открыл

в безалкогольном, в общем-то, краю.

И пациенты после процедур

выходят на законный перекур

во дворик между строгих корпусов,

решеткой обнесенный с полюсов.