Новый Мир ( № 6 2012)

почти прощального — руки.

Залив стоит, как надлежит

воде — беспрекословным склепом,

и продолжает спорить с небом —

кому пловец принадлежит.

На месте встречи двух пустот,

за далью, недоступной зренью,

они к единственному мненью

придут судьбы его насчет.

      («Пляж цвета мокрого пшена…»)

Человек и сам не знает — то ли он плывет, то ли он тонет, встречает солнце или прощается с ним. Поэт делится с нами каким-то смутным, но в то же время очевидным отчаянием. Ему не до поэзии, но поэзии до него есть дело. Его речь бескрасочна, как бескрасочен пасмурный день, который хочется созерцать и созерцать во всей его темноватой и тускловатой ясности, какой-то ублажающей душу прохладной сырости.

Пловец тоже «оборванные связи волочит». Но у Сливкина сама идея связи далеко не так проста: он фиксируетпереходсостояний; он изображает жизньизнутрижизни, в том ее измерении, в котором нет «полного», завершенного человека, а значит, нет и окончательно оборванной связи между людьми и даже между временами.

На рынках приведенные в полон

по драхме шли — и даром не рубали!

И римский всадник Ведий Поллион

мурен кормил отменными рабами.

Под портиком сидел на холодке

и, мальчиков держа за подбородки,

смотрел, как в огороженном садке

всплывают галльских ягодиц ошметки.

А время, провозвестник перемен,

сквозь всадника текло необратимо,

поскольку мясо нежное мурен

смягчало нравы населенья Рима.

                                     («Мурены»)

Необратимо — значит необрываемо. Время связывает и развязывает одновременно. Единица времени всегда многовременна, ибо многопространственна. Если бы она таковой не была, то ее не было бы вовсе. Об этом же хорошо сказано в другом «античном» стихотворении:

Хотелось жить, не зная римских цифр,

но на арене зажигали обруч,

и выбегал из обморока цирк —

зверей необязательный всеобуч.

И сципионы, шкуру опаля,

по очереди прыгали в анналы

истории сквозь литеру нуля,

которой в Риме не существовало.

                    («Римские цифры».  Из цикла «Четыре восьмистишия»)

Это такая же точная «апория», как и смягчающиеся нравы Рима, кормившего мурен рабами. Вот в этих метафизических взлетах, всегда неожиданных, философски изысканных и в то же время житейски очевидных, проглядывает обнадеживающая глубина Истины, именно своей глубиной снимающая горькую безысходность. А поводов для отчаяния более чем достаточно.

Поэзия Сливкина существует на уровне оксюморонов и антиномий. От птичьего гриппа умер лебедь, и по волнам Рейна его разлагающееся тело плывет, как бы прощаясь с прибрежными городами и пейзажами.

И близь Кобленца в сланцевый берег,

где исчезла в волнах Лорелей