Новый Мир ( № 7 2003)

Что ж ты оставил чабрец под настольным стеклом,

благоуханную, Господи, эту тельняшку?

Ставшую белой на солнце, все более злом,

эту штормовку, афганскую эту фуражку...

Все nota bene, все птички на книжных полях...

Страшным ножом, не забывшим афганские горы

(с предположительной вязью “аллах бисмиллях”),

остро чиненные “фаберы” и “кох-и-норы”...

Светлым донским табаком продымивший усы,

длинные пальцы по-детски пятнавший в чернилах,

мне не в пример, никогда не боялся грозы.

Нитку сушеных грибов позабыл на стропилах...

...Я неизменно, мой нежный, тихонько в углу —

музыку эту, уж точно, не мы заказали.

С бражником да игроком не присяду к столу:

только начни, а уж полный набор всякой швали.

Непобедимый, не будь недоступен и строг,

не осуждай за назойливость и за отсталость

бабью... Как будто любимый ушел педагог,

а для него лишь старалась, его лишь боялась.

28 — 31 января 2003.

 

*       *

*

“Здравствуй моя милая, дорогая мамочка. Я очень по тебе соскучился и часто плачу по тебе. Мама! в воскресенье у нас будет открытие лагеря. Родителям можно будет приехать. Масаловы поедуд. Приезжай и забери меня. Жду до вторника если во вторник не приедешь в воскресенье не приедешь то во вторник уеду с машинай которая возит того, что захочет обратно или уйду пешком. Дорогу я знаю. Еще раз прошу. Возьми меня отсюда

Юра”.

Письмо к матери, В. И. Железниковой, из пионерского лагеря

в поселке Джанхот, 1 августа 1953 года.

 

Мир неприбран, подозрителен:

а еще бы! — ткнула носом

та в свой черный полиэтилен —

и заткнись, матрос, с вопросом.

Машинально стройность замысла

Божья, плача, отмечаю...

Как ребенка, душу вынесла

Юрину, ношу, качаю.

Кто тут помнит твой овал лица,

золотистые ресницы?

Детская твоя чернильница

в виде деревянной птицы.

В ней зеленая, муаровая

соль на каменных чернилах.

Вся узорная, кустарная,

с головою на шарнирах,

слева капелек свечных разбрызг.

Кто ее к себе не двигал!

Долгий клюв ее ты, что ли, грыз,

видно, ручкой тыкал...

В зале подзеркальник с зеркалом.

Львят на темной раме

видел вдруг, когда позыркивал —

притворившихся цветами.

...Это год кончины Сталина.

За Геленджиком палата

сплошь кроватями уставлена

пионерского отряда.

Как попервости ты мучился —

вот из писем, наудачу:

“Очень по тебе соскучился,

часто плачу”.

Ночью ветер в щель под рамой дул,

и в душе тоска сквозная:

“Забери меня. Пешком уйду,

я дорогу знаю”.

От расстройства и волнения

в письмах две ошибки.

Но смирился тем не менее:

факельщики, море, читки.

Вот поведал ты станичникам

(так и август минет!) —

стих “К советским пограничникам”

хорошо был принят.