Новый Мир ( № 7 2003)

Ужин с блинчиками, булочками,

новых фото глянец.

С мальчиками танцевал и девочками

“конькобежцы” — танец.

Я таким тебя, мой миленький,

и не знала бойким:

чардаш танцевал, мой маленький,

польку-тройку.

Из какой-то книги тут про сбор

списано советской:

“Весело треща, горит костер”.

Ах же, кот подлецкий...

...И в Джанхоте бьет ночной прибой,

твои камни взмокли.

Было время и у нас с тобой

покупать бинокли.

Переходы чрез хребет Маркхот,

с держидеревом ночевки.

Было время чуть не каждый год

покупать штормовки...

...Консолидой ли, глядичеей,

бессемянкой-грушей,

мать ушла, во всем величии,

бедной агрономшей

на поля ли, ко своей волшбе,

иль в левады, огороды...

“Все равно скучаю по тебе,

несмотря на красоту природы”.

...Восемь факельщиков с факелами

за парадной аркой

тьму твою, совместно с ангелами,

освещают ярко ль?..

...Захмелевший ты, удаленький...

Во дворе у нас — граффити:

“Оля дура. Юра маленький”.

Не врубалась. Не взыщите.

8 — 10 февраля 2003.

 

*       *

*

Когда я умру, без меня осиротеет моя стоянка

на южном склоне перевала под Свинцовой горой.

Но если есть переселение душ — моя переселится именно туда.

Юрий Беличенко. Из прозы.

Я так же, как ты, от стыда опускаю ресницы,

когда что-то лепит, как, рухнувши с дуба, Москва

по ящику... Знаешь, уже перешло все границы

твое невниманье ко мне. И “Спартак” — “ЦСКА”

навряд ли приманят тебя таксебешной игрою...

Еще бы, еще бы, чтбо в обществе тусклом земном

тому, чья стоянка теперь под Свинцовой горою,

кто, видно, освоился там, в измеренье ином.

...В беспамятном счастье сквозные качаются кроны

бегущих вдоль насыпи лесозащитных полос,

слоящийся воздух на шпалах, сухие перроны,

и палом весенним причудливо выжжен откос.

И ваш постоянно взволнованный, радостный ветер:

он с моря, он перевалил за Маркхотский хребет!

И твой, из Терскола, овечий подвытертый свитер,

и хатка на синем до рези бела — это солнечный свет...

Слоистые мергели, в складку косую все склоны,

белы обнажения скал... Хоть бы пыльный самшит...

Я так же, как ты, старомодные одеколоны

люблю в хуторских магазинах: какой-нибудь “Шипр”.

Хоть пыльный самшит посадить бы на холм материнский.

Волшебные Гбайдук, Темрюк — твой кубанский Эдем.

По вашей дороге — Афипский, Ахтырский, Абинский,

и, верно, адыгские, дикие: Хабль и Энем.

Степные походы — естественно, в самое пекло,

по рисовым чекам — искать, где лежит Тиховской.

В молочно-зеленой Кубани, нырнувши, ослепло

(Пржевальский с Арсеньевым!) поцеловались с тобой.

Тогда, в посрамление лермонтоведу-невежде

(который сим фактом и не был нимало смущен!) —