“Адам Мицкевич, профессор университета в Ковно, принадлежал, в возрасте 17 лет, к литературному обществу, которое существовало только в течение нескольких месяцев, был арестован следственной комиссией г. Вильно (1823). Мицкевич сознался, что ему было известно существование другого литературного общества, причем он не знал о его цели, которая состояла в пропаганде польского национализма... В конце семи месяцев Мицкевич был освобожден и отправлен в русские области, до тех пор, пока Его Величеству не будет угодно разрешить ему вернуться. Он служил под командой генерала Витта и генерал-губернатора Москвы. Он надеется, что если их отзывы будут благоприятны, власти разрешат ему вернуться в Польшу, куда его призывают домашние обстоятельства”.
Так писал Пушкин 7 января 1828 года во французской записке, адресованной управляющему III Отделением Собственной Е. И. В. канцелярии М. фон Фоку. Это “рекомендательное письмо” было, пожалуй, единственной услугой официального рода, какую мог оказать польскому изгнаннику он, русский подданный, никого и ничего не представляющий перед официальными инстанциями, кроме самого себя, поэта Пушкина, и к тому же прошедшего недавно следствие по делу о стихотворении “Андрей Шенье” (отрывок из которого распространялся помимо его ведома и под чужим заглавием “На 14 Декабря”), не подозревающего о том, что его самого ждет тайный надзор и что впереди новая гроза — следствие по делу об авторстве “Гавриилиады”, написанной семь лет назад.
Арестованный в 1823 году по делу обществ “филоматов” и “филаретов”, отсидевший в заключении полгода, а потом высланный в центральную Россию под надзор, Мицкевич ко времени возвращения Пушкина из ссылки находился на чужбине уже почти два года. Образованное общество обеих столиц встретило его восторженно. Россия видела в польском поэте гения европейского масштаба. Вяземский ставил его рядом с Байроном, властителем дум читающей Европы, да и не только он. Эпитет “вдохновенный” стал в применении к Мицкевичу почти постоянным. Импровизации его всех ошеломляли.