Новый Мир ( № 9 2005)

Мы познакомились за тринадцать лет до этого, в 1989-м. Я был тогда робким стажером, а Саша — членом редколлегии “Комсомольской правды”, блестящим политическим обозревателем. Но первый же разговор с ним придал мне храбрости и окутал дружеством.

Газета, пусть и всесоюзная, пусть и с тиражом в 25 миллионов, — она была для него тесна, как тесен был ему, высокому и плечистому, узкий кабинет в “Комсомолке”. Он мог бы уйти в литературу, ведь его рассказы ценил и печатал у себя в “Континенте” Владимир Максимов, а повесть “Семь верст до небес” вышла книгой. Но ему в таком выборе виделось дезертирство. Он считал, что надо торопиться говорить правду, пока еще что-то можно остановить, что-то поправить. Говорить, даже если твою правду никто не хочет слушать. Он пытался кричать — не о своей лишь боли, а о том, что стране больно…

В книгу, собранную друзьями, вошли беседы с Сергеем Залыгиным и Владимиром Максимовым, Василем Быковым и Валентином Распутиным, с фронтовиками Семеном Лядяевым и Борисом Киреевым, с генералом Варенниковым и Джорджем Бушем-старшим, с дьяконом Андреем Кураевым и академиком Геннадием Месяцем, очерки об Александре Исаевиче Солженицыне, о Шукшине и Викторе Астафьеве…

Он очень любил Андрея Платонова. И это было больше чем литературное пристрастие. Саша родился на железнодорожной станции Грязи — четвертым ребенком в семье машиниста паровоза Василия Ивановича Афанасьева.

Когда открылся “Котлован” и Платонов вошел в моду, Саша написал: “В Платонове содержится гораздо больше, чем требуется для перестройки. Всего Платонова мы поймем еще через полвека — наконец…”

Как хочется, чтобы и Александра Афанасьева наконец и прочитали, и поняли, и не забыли.

 

Джанна Тутунджан. Разговоры по правде, по совести. Вологда, галерея “Красный мост”, 2005, 143 стр.

Многие из этих графических листов я впервые увидел четверть века назад на персональной выставке Джанны Тутунджан.Я был вместе с дедушкой, и мы долго ходили по залам картинной галереи, глядели — и не могли наглядеться. Дедушка узнавал родное, деревенское, я открывал еще мне неведомое. С портретных зарисовок, сделанных сильной рукой, смотрели лица незнакомые и родные: дети, старики, юные мамы и крепкие мужики. Вся деревня Сергиевская. А если поласковее — Серговка.

Уже тогда мечталось: а как бы собрать весь этот добрый народ в одну книгу! И что самое удивительное было в этих рисунках — слышались голоса. Рядом с каждым портретом были набросаны столбиком несколько строк прямой речи.