"Новый русский" и американка

Я было хотела сильно обидеться на эту, оказывается, чересчур неутомимую «бас-гитару». Но вспомнила его надежную в работе «флейту», и от сердца отлегло. А ещё меня умилил этот красный галстук — он до того промок от трудового пота, до того отчетливо свидетельствовал о невероятной добросовестности «бас-гитары», что я подобрела и сказала:

— Хорошо бы поесть.

— О, конечно! — улыбнулся он и вытащил откуда-то горячие колбаски с кислой капустой, полил все это чудо кетчупом, выбив его из бутылки…

И, увы, в горячем виде это блюдо нам съесть оказалось не суждено. Все испортил этот самый красный, наперченный кетчуп. Даже не самый кетчуп, а то, как «бас-гитара» ударил по донышку бутылки, чтоб скорее выплеснуть кетчуп наружу.

— Послушай, — бессильно пробормотала я…

И он все понял. Поставил кетчуп на пол, а следом туда же и наши тарелки с горячими колбасками и тотчас бросил меня на этот низенький столик и опять сыграл глубоко-глубоко в моих заповедных глубинах на своей безотказной, мастерской «флейте»…

…Пришлось довольствоваться уже еле теплыми колбасками… Но и в этом вполне приличном виде нам их съесть не довелось… Я вдруг как-то иначе, чем до сих пор, посмотрела на эти колбаски, и…

— Послушай, — шепчу «бас-гитаре» совсем удивленно и расслабленно… А он все понимает тотчас, как опытнейший оркестрант полунамек своего дирижера, и, схватив меня прямо с колбаской на вилке, кидает на подоконник, и опять его изумительная, божественная «флейта» исполняет в моих самых заповедных глубинах необыкновенно, потрясающе долгую, хотя и не слишком, я бы сказала, виртуозную партию.

Сползая с подоконника, я искренне порадовалась вслух:

— Хорошо хоть стекло не разбили… А то бы нас пришлось отправлять в больницу…

— Но я проявлял осторожность, — похвалил сам себя мой в сущности гениальный музыкант. — После того случая, когда мы с одной красоткой в момент экстаза и стекло пробили, и вывалились наружу. Хорошо, что это случилось на первом этаже, а внизу росла густая трава…

И внезапно, неизвестно почему, меня опять охватил испепеляющий огонь. Вдохнув волнующий аромат, исходивший, казалось, от алого, мокрого галстука и от длинных, артистично-гибких, пальцев «бас-гитары», испачканных красным кетчупом, я одними губами произнесла:

— Послушай…

Хотя до сих пор не могу понять, ну почему на меня именно в ту минуту напало такое дикое желание, но кровь бешено застучала в висках, а он тотчас все понял, и его «флейта» тоже все поняла, и жуткое первобытное рычание вырвалось из его горла, а мои отчего-то почему-то хриплые, словно предсмертные, стоны летят ввысь и во все стороны, обещая нам ещё несколько минут упоительного, райского, безбрежного восторга.

Вот как у меня было с цветными. Если я не успела сказать, что «бас-гитара» был на редкость строен, длинноног, гибок, то говорю это сейчас. И готова повторять и повторять: любовные игры с хорошо сложёнными цветными — приемлемое блюдо для женщины, которая лишена консерватизма и предрассудков.

…Немаловажная деталь в свете текущих событий, когда этот «новый русский» так грубо, безобразно жестоко пренебрег мной… Такая деталь: «бас-гитара» провожал меня до моего бежевого «роллс-ройса» и, несмотря на дождь, упал передо мной на колени и ещё долго-долго целовал эти мои колени и даже кончики моих туфель. Правда, не стану преувеличивать, под свои колени он успел подложить толстый номер газеты… И тем не менее… А этот русский… тем более, криминальный элемент… Ну почему, почему он, по сути, выбросил меня из своей каюты?! Я же пришла к нему такая изумительно свеженькая, трепещущая на своих длинных, великолепных, стройных ногах? Почему, ну почему он рявкнул: «Пошла вон!»

И почему, почему я никак, ну абсолютно никак не могу забыть этого «нового русского»? Почему я то и дело представляю себе, как мой трепетный пальчик касается его изломанных в гневе, но таких обольстительных крупных губ, вползает в ямочку на его крупном подбородке, проползает по его крупному кадыку, вздыбившимся мускулам под соском и ниже, ниже, то и дело под громадным впечатлением от ощущаемого сбиваясь с медлительного, завораживающего ритма… и наконец добирается до этого дремучего, могучего, дымящегося абсолютно диким мехом и как-то по-русски простодушно открытого «орлиного гнезда», где внутри, в самом центре, в самом жерле всего этого божественного мироздания сияет, мерцает, переливается неземным, сокровенным светом могучий, обжигающий взгляд, безукоризненно мужской, исключительно натуральный русский фаллос…

Не верю! Нет, не верю, что мы с ним никогда не встретимся и мое собственное сокровенное гнездышко не ощутит… не прочувствует… не сольется с… не испытает тот дивный, умопомрачительный трепет, когда…

Нет, не могу об этом — почти теряю сознание… Но я почему-то отчего-то все равно не теряю надежду, что мы с этим загадочным, неуловимым «новым русским» сыграем вдвоем такую симфонию, что вздрогнут и заходят ходуном не только какие-то там пресловутые, вульгарные подушки, кровати, одеяла, но и небоскребы, и летящие лайнеры в небесах…