"Новый русский" и американка

А откуда-то, словно бы с бархатных, темных небес, где мерцают мириады истомившихся от одиночества звезд и звездочек, подмигивают, намекают, зовут… несется сладкая музыка, обволакивающая прозрачным, легчайшим покрывалом и тебя, и весь мир…

— Как замечательно, о Аллах! — воскликнул мой араб, когда мы с ним трижды сыграли, если можно так сказать концерт для скрипки с оркестром в прохладной воде под чарующим светом луны, которая видела все, но промолчала, как всегда… — Как замечательно, что пока что в нашу страну разрешен ввоз таких замечательных белоснежных грудок!

Я полюбопытствовала, прикидывая на глазок длину его «смычка» и немного за него обижаясь. При его-то росте этот инструмент мог быть значительно более интригующим и безотказным в работе. Хотя, конечно, для такой привиреды, как я, всё чего-то недостает, всё мало и мало. Видимо, это итоги американского воспитания. Нам, американцам, всегда всего мало. Странно, почему мы при наших аппетитах ещё не завоевали весь мир? При нашем неукротимом стремлении к совершенству не переделали весь этот мир по своему вкусу?

Ах, да что это я, ведь это уже политика… Зачем она мне? Возвращаюсь к арабу со «смычком»… Ведь он на поверку все-таки превзошел всех остальных известных мне мужчин! У него оказалась поистине железная воля. Употребляя свой невнятный с виду «смычок» девятый раз за ночь по прямому назначению, он одновременно слушал музыку, курил сигареты, кидал в рот изюм, курагу, персики и одновременно просвещал меня, потому что он тоже любил путешествовать… Учтите, все это как-то сразу. Но у него получалось так это синхронно… играючи…

— Недавно мой друг, тоже бизнесмен, заплатил большой таможенный штраф. Только за то, что он хотел вывезти из Индии шкуру тигра для своей четвертой любимой жены. Но без официального разрешения это делать там нельзя.

— Надо всегда точно знать, — говорил Али, ни на секунду не замедляя работу своего целеустремленного «смычка», — что можно, а что нельзя провезти в ту или иную страну. Иначе нарвешься на неприятности. При мне у парагвайца конфисковали бутылку коньяка в таможне аэропорта Арабских Эмиратов. Потому что туда ввоз спиртного строго запрещен. А в Боливию нельзя ввозить иностранные лотерейные билеты, в Грецию — растения в грунте, в Индонезию — печатные издания на китайском языке, на Кипр — живые цветы… А из Исландии нельзя вывозить птичьи яйца, из Камеруна — бивни слона, из Танзании — рог носорога…

Вот тут только и прозвучал финальный аккорд, и мое тело до того сладко, беспамятно содрогнулось в воде, до того ослабло, что араб едва успел подхватить меня и вытащить вон из бассейна… И я ещё какое-то время лежала на каких-то шелковых покрывалах, совсем, абсолютно голенькая, а Али любовался мной в таинственном, застывшем свете луны и плакал от счастья, я вдруг ощутила удар его теплой слезы о мой холодный живот…

Правда, потом это оказалось каплей кока-колы — Али протягивал мне бокал, а я лежала, закрыв глаза… Но это не важно. Важно — в его больших, выпуклых, восточных глазах сияла блаженная усталость, и он шептал мне:

— Кэт! Очаровательная Кэт!

(Я для него решила быть Кэт. А почему бы и нет? Мы, американцы, предпочитаем свободу убеждений и приемов конспирации.)

— Ты сделала плохое, очень плохое дело для арабского темпераментного мужчины — ты уронила в моих глазах достоинства сразу всех трех моих жен. Не смею и мечтать, но не могу и не сказать… Не прими за оскорбление… Но все мое тело сейчас поет песню любви к тебе! Как его удержать! Как удержать горячего скакуна, если он рвет повод из рук! О несравненная, а не согласилась бы ты стать моей четвертой, самой любимой женой?

Мне даже стало его жаль, ведь в ту минуту слезы действительно застилали его темные, горячие восточные глаза.

Но какая же из меня жена? Тем более четвертая? Хотя, не скрою, мне было лестно предложение этого шейха.

Но когда он понял, что заполучить меня навсегда не удастся, сказал с поклоном:

— Прошу, очень прошу хотя бы ещё на один день… Сменю воду в бассейне, сам умащу твое тело сказочными арабскими маслами и благовониями…

Я было хотела сразу отказаться. Но его орлиный нос в наклоненном положении что-то стронул в самой глубине моего чуткого существа, и опять вспыхнул там, там, где все так первозданно, этот жгучий, неугомонный, опасный уголек… И я ответила бедному арабу немножко свысока:

— Почему бы и нет?

И была вынуждена его обмануть, потому что чуть шагнула в сторону от бассейна — увидела вдруг совсем умопомрачительного араба на розовом «кадиллаке», кстати, битком набитом женами в черных покрывалах до самых глаз. Но при взгляде на меня это сухощавый, с тигриным взглядом араб так задрожал и завибрировал, что эта бешеная, невольная вибрация, свидетельствующая о могучей энергии, тотчас передалась и «кадиллаку», и, по-моему, всем его женам, которые — вот ведь особенность восточных традиций — ничуть этому не удивились и тем более не запротестовали.